Восковые куклы

«Фаусте, Фаусте, спогадай на вечност!» — раздался плаксивый голос из темноты, и темнота вдруг заискрилась, и в искрах возник картонный ангел в голубых одеждах, с завитыми желтыми волосами и розовыми губками. За картонным ангелом виднелись руки, держащие искрящуюся бенгальскую палочку, после огни осветили кукольный затылок Мефисто, спрятавшего лицо от света ангельского огня, и его камзол, и крохотные деревянные сапожки.

И снова ум его потускнел, и сцена затянулась черным бархатом, и хотя он отчетливо сознавал, что находится где-то в пражском театре, в «Империи кукол», но не мог выбраться из этой бархатной тьмы и не мог кричать.

И снова оказался он на острове, у длинного белого здания на высоком каменном фундаменте, заброшенного среди песков. Он покидал остров. Вечерело. Перед тем как уехать, он уселся на пороге этого здания, которое казалось ему заброшенной таверной, и сказал себе, что мальчик, проснувшись утром, не нашел в своем сжатом кулаке конской гривы, и понял, что конь ему только снился, что снятся и настоящие кони, как снится и эта таверна, но поймет он это только когда проснется, и что Антонио Мачада был неглупым парнем, если понял это так рано.

Дальше мысли его путались. Мглистая завеса упала на балкон. Боль внезапно проникла в руку, плечо, ключицу, в шею и спину, между ребер, сжимающая и жгучая боль. Он потянулся было к нагрудному карману за таблетками нитроглицерина, чтобы купировать боль… его сковала горечь страха. Он почувствовал дурноту, вспотел и задрожал, потом как-то весь ослаб, ему не хватало воздуха. Он хотел было сесть. Мокрый и липкий от пота старик с раздувающимися неимоверно крыльями носа, заострившимся и цинково-серым лицом полз вниз по влажному стеклу.

Длинные тени легли поперек балконной плиты. Ему не стоило утруждать себя догадками насчет того, кто явился, чтобы забрать его в разверзшееся пекло — три пылких демона уже заглядывали в его лицо и наверняка видели, что он мертв. Старик, в свою очередь, видел их в образе ловчих птиц — соколов, в плотно пригнанных клобуках, с трепещущими на ветру красными нитками на хищных когтистых лапах. Он приподнял было голову, замер, и вдруг почувствовал прикосновение сухих быстрых пальцев к своему запястью. Демоны сняли часы и, вытряхнув таблетки, достали из нагрудного кармана тощий его бумажник с крокодиловым тиснением. Внизу прогрохотал трамвай.

Последнее, что услышал Ральф Афанасьевич, было торопливое перелистывание бумажных денег, негромкий детский шепот и глухой шлепок выпотрошенной кожи где-то совсем рядом с его виском.

Потерять Лотрека

1

С похмельным шепотом моря доносятся до людей обрывки желаний и мыслей всех, когда-либо погибших в нем. Этот шепот может вызвать к жизни даже их лица, нужно только уметь видеть, как после шторма море медленно приобретает стальной оттенок и начинает походить на сброшенную офицерскую шинель, как золотятся погоны далеких утренних огней и густеет воздух.

Похмельной слюной море сглаживало следы женщины; солнце выслепило штрихи мелких волн от горизонта до ее талии, и нежные габардиновые хлопки ее юбки, гулом откатываясь в тень шестиметровой скалы, перерождались в сухие всплески. Вчера, задыхаясь в астматическом шторме, скалы промыли ходы травленых носоглоток и теперь могли только устало вздыхать, при каждом порыве ветра лениво сплевывая воду.

Женщина четко прорисованным движением подняла воротник пальто и мягко изогнула плечо, рассчитывая, что точка съемки находится слева, на шаг сзади…

Выбрав для прогулки дикую часть Хрустального пляжа, они обошли корабль, служивший рестораном, чем удивили утренних уборщиков и всполошили чаек, питавшихся тут же, при ресторане, миновали гладкие сходни в море и водоросли, ссохшиеся вдоль кромки прибоя. Теплыми днями Кирилл привык валялся в водорослевой постели, и с каждой настигавшей его волной обрастал новыми и новыми слоями зеленоватой, нервически прозрачной плоти, ему самому напоминавшей лишь шпинат матроса Попая. Когда он отплывал от берега, его вдруг пугал грозный ощер города, суровый и вовсе не экранный, пугало небо, свинцово и стремительно проносящееся сквозь обелиск. Ему не было известно, что в начале века эти места обозначились городскими бойнями, и что холод не покинул бойни по сей день, но он чувствовал своими маленькими ноздрями запах смерти и пугался его.

— Да, вчера! — женщина обернулась, — устричный консоме, который мы пробовали там, я нашла довольно изысканным. Прозрачный, ароматный бульон, — она гидроколлоидно блеснула контактными линзами и склонилась к режиссеру, близко, но так, чтобы не искажались черты лица, — и вместе с тем такая насыщающая плоть, жаждущая быть разорванной зубами голодного!..

— Кристина, вы стареете. Все эти ваши похотливые устрицы…

Он продолжал метрономно вышагивать, рассеяв взгляд чуть выше линии горизонта.

Кожа уже стянула череп дряхлеющего циника, щетина наждачилась на ней, как на засохшей вывернутой коровьей кишке, кожа обвисала с нижней челюсти и складчато стекала в тяжелый красный шарф.