Восковые куклы

Водитель даже не удивился. Она заметила, что он курит короткий турецкий «Мустанг», и попросила у него одну сигарету. Быстро попрощалась и захлопнула дверцу. Попутчик оторопел от столь неожиданной выходки. Он надеялся продолжить знакомство, прогуляться по утреннему городу и позавтракать вместе, рассказать о своем нудном семействе;

— Да поменьше верьте им здесь… Хоть деньги заплатила. И курит такую дрянь, — водитель махнул головой в сторону зеркала заднего вида. — Известное кафе.

Завтракать Саша не собиралась, ей просто хотелось побродить по осенним зарослям и расслабиться. Она прислонилась спиной к карликовому дубу и достала из кармана шарик фольги — у нее оставалась крошка гашиша как раз в половину булавочной головки.

Ветер шевелил низкорослые дернины типчака, свистел по пустынным плацам по ту сторону дороги до самых шиферных осыпей.

Она подогрела в фольге крошки гашиша, размяла их в пальцах, и, смешав с табаком, засыпала табак обратно в сигарету. Саша решила, что это будет последний раз, когда она подмешивает к табаку гашиш. Сегодня она, наконец, заберет Диму и начнется что-то новое, настоящее, что будет ценнее воспоминаний и ностальгических снов. Она подкурила сигарету и откинулась на спину. Трава скрывала ее, и она могла лежать здесь бесконечно, не опасаясь, что ее заметят.

С этого лета все видения начинались у нее с образа волшебного старика с серебряным прибором для поедания устриц. Она видела его беззубый открывающийся рот, откуда вдруг высовывались автомобильные мосты и надвигался город на склонах холмов, и это, конечно, был не Киев, а Портленд, где Эйнхорн провел два счастливых года с убитой им позднее женщиной. Потом они играли в го, и рука тянулась к фишке сквозь хрустальный бокал, напоминающий ручную гранату. Она чувствовала его подбородок. Воздух наполнялся запахом розового масла…

Саша все-таки зашла позавтракать в придорожное кафе, а как добралась до города, понимала смутно. Вспомнила только, что ехала на удивительном для этих мест желтом полукапотном автобусе и в поездке заметила черных старух, которые ходили по козьим выпасам с холщовыми мешками, подкашивая серпами остатки травы.

Она поднялась по ступеням, постучала в тяжелую дверь, но дверь оказалась открытой. Прошла, раздвинув грязную ситцевую занавесь, сальную по углу, касавшемуся стола и использовавшемуся вместо полотенца.

— Димка, — позвала она, — Димка!

В пыльном свете возник силуэт девочки, недоразвитой его сестренки в спущенных гольфах:

— А схоронили мы Диму, схоронили, два месяца уж как тому, разбилси, — она вздохнула, повторяя мамин вздох. Саша заглянула к ним в комнату и замерла с той мыслью, что ни единая вещь ни в этом городе, ни в этой квартире не напоминала о том, что жил такой человек, полных двенадцать лет жил. Не осталось даже потрепанной книжки, которую он любил бы читать, ничего, только деревянный пол, скобленая столешница, вязаная черепашка, утыканная английскими булавками, и на подоконнике засохшая присыпка для пасхальных выпечек, освещенная утренним лучом. Ничто не напоминало о нем. Может, он освободил бродяжку-матроса, может, только свою мать от лишнего рта, кто знает? И снова перед ее глазами возник старик, он проглотил рыбу и взлетел со скального карниза, оборотившись чубатым черным бакланом, и крикнул что-то, только Саша не смогла разобрать, ее мутило, она брела вниз по ступеням навстречу ненужному пыльному солнцу.

Родственник

1

Всю ночь Никите снились необычные сны. Сначала он увидел себя сидящим в старой почерневшей лодке, выброшенной на берег. Плеск воды был различим настолько явственно, что казался гораздо реальнее перестука вагонных колес. Сон длился уже целую вечность, ночи приходили на смену дням, а он все сидел в черной лодке, и какая-то ускользающая мысль, за которую никак невозможно было ухватиться, мешала ему. Потом ему снились сороки, которые скакали по снегу.

Никита поднялся. Когда поезд прибыл на большую станцию, он вышел на платформу. Бежали люди. Какой-то человек, поливая на руку из бутылки, громко полоскал рот и далеко отплевывал воду. На этого человека молча глядели проводница со слипшимися от долгого сна ресницами и мальчик из другого вагона, выскочивший в пальто, наброшенном прямо на пижаму. Разносили копченую рыбу, игральные карты и сигареты. Старик прогремел двумя огромными деревянными распятьями, ударяя ими друг о друга и выкрикивая цену.

Было еще раннее утро. Полная луна медленно проплывала за окном в светлеющем небе. Спать не было уже никакой возможности, и Никита стал восстанавливать в памяти события минувшей зимы. Зиму он провел один. Родители уехали в Германию, и мама не смогла приехать даже сейчас. Она всегда недолюбливала родственников отца, а отец всегда их стеснялся. Поэтому Никита Орлов почти не помнил ни своей бабушки, ни других отцовских родственников. А вчера отец позвонил и попросил приехать на похороны. Сам он тоже должен был вылететь из Мюнхена, но мог опоздать, поэтому просил Никиту не дожидаться его.

Поезд ускорил ход. К полудню подъехали к Пензе.