Воскрешающая

Он коснулся моего левого плеча, провёл рукой до локтя. Прикосновение его пальцев по обнажённой коже, казалось нестерпимо обжигающим.

Потом он согнул мою руку, так что я увидела перед собой собственные пальцы.

− Смотри, какая маленькая рука и длинные музыкальные пальцы. Чувствуешь, как в кончиках зарождается ноющая боль, словно из них медленно вытягивают нервы?

Я чувствовала эту боль, и с каждой секундой она становилась сильнее.

− А теперь, смотри… что с твоими ногтями?!! – голос Татхенгана прозвучал пугающе громко.

Он резко повернул руку. Ногти начали чернеть, трескаться и отваливаться прямо на глазах.

− Твоя нежная кожа лопается…− он опять стал говорить спокойно, медленно, словно смакуя каждое слово, а я всё это видела и не передать на словах, то чувство, которое переполняло меня. Это было больше, чем ужас.

Пальцы мои покраснели, покрылись волдырями, которые лопались, обнажая кости. И вдруг они вспыхнули, а я закричала так, как никогда прежде.

Я хотела замахать рукой, чтобы погасить пламя, но не могла. Лишь беспомощно смотрела на горящую руку и кричала. Боль была невыносимая…

Сквозь собственный безумный крик, я продолжала отчётливо слышать ненавистный голос.

− Твои пальцы уже догорают, стоит мне подуть на обугленные кости и пепел развеется по ветру.

И он дунул на скрюченные чёрные остатки пальцев, и они рассыпались. Огонь же уже поедал тыльную сторону моей ладони…

Я кричала, кричала, задыхаясь, от недостатка воздуха и не могла остановиться.

− Ты кричишь…Что может быть страшнее, когда никто тебя не слышит, а ведь люди рядом. Этот огонь может тебя уничтожить полностью. И только в моей власти прекратить твои мучения. Ты ведь хочешь, чтобы они прекратились? Конечно, хочешь. Теперь огонь возвращается назад, а прах твоих пальцев опять превращается в кости. Кости обрастают плотью. Боль утихает…

Рука опять была цела и невредима. Боль прошла, и я перестала исходиться криком.

− Но это не всё… Ты должна понять, что для тебя будет лучше не перечить мне. Запомни, этот урок.

Тут он потянулся правой рукой к своему лбу и снял с него паука. Паук ожил, несколько раз взмахнул крыльями, его ноги потеряв опору, замелькали в воздухе.

Я бесстрастно следила за его рукой, отметив про себя, что паук на лбу как был, так и продолжал оставаться татуировкой. Живого паука он посадил на мой средний палец. Насекомое доползло до третьей фаланги, прижалось к пальцу волосатым чёрным брюшком, накрепко обхватив лапами, и замерло, сложив крылья.

− Он слишком большой даже для перстня, − проговорил Татхенган и принялся сдавливать паука пальцами со всех сторон, словно кусочек пластилина. Паук становился меньше и меньше до тех пор, пока не стал похож на странное, можно даже сказать, уродливое кольцо.

− Теперь всё. Как только ты станешь делать что−то, что мне не понравится, паук будет колоть тебя жалом. Яд будет жечь огнем, напоминая о сегодняшнем уроке.

Неожиданно он толкнул меня в плечо. Я вздрогнула, словно проснувшись, и заморгала глазами.

− Держи платок, вытри слезы.

Татхенган сунул мне его в руку. Я поняла, что силы вновь вернулись, и я могу двигаться.

«Это гипноз!», − вдруг осенило меня, и я стала вытирать глаза. Я их вытирала, а слёзы текли и текли, не переставая.

На душе было мерзко, словно что−то важное у меня отняли. С лишением неволи можно было смириться, привыкнуть – это внешние обстоятельства, но, когда бесцеремонно влезают в душу и копаются в чувствах, в поисках ниточек, за которые можно потянуть, превращая тем самым человека в безвольную куклу – это чудовищное преступление против личности! И не о каком смирении в отношении меня даже не могло быть и речи!

− Чтоб ты сдох, урод! Гнилостный червь! Садист! Чёртов гипнотизер! Накачал меня какой−то дрянью и думаешь, что всё – сделал из меня овцу безмозглую? − на едином дыхании выпалила я гневную тираду. – Я устрою тебе праздник! Ты надолго запомнишь этот день! И даже твой паук мне не помешает. Будь ты проклят, неудачник!

− Ты весьма не блещешь красноречием, − грубо прервал меня Татхенган. – Ни единого нецензурного слова…

Из уважения к положению, которое я занимала, будучи свободной, я всегда воздерживалась от нецензурных, пошлых слов. Это, честно говоря, не украшает и «крутизны» не придает. Мне больше нравятся слова с прямым значением. Меткие, точные они могут ранить сильнее, чем заштампованные с извращенным смыслом наборы букв.

− Матом пусть кроет тебя твоя мать! – бросила я ему в ответ и вдруг почувствовала, что несчастный окольцованный палец пронзила неожиданная боль.

Я с трудом сдержала стон и поднесла больную руку к глазам. Тоненькая струйка крови медленно вытекала из−под лап паука на внутренней стороне пальца. Капля за каплей и вскоре кровь достигла ладони. Я переложила в неё мокрый от слёз платок, и что было сил, сжала его, пытаясь остановить кровь.

Потом я подняла на Татхенгана полные ненависти и мутные от слёз глаза. Я ненавидела не только его, но и себя за то, что не могла остановить этот неиссякаемый поток.