Восьмая жизнь Сильвестра

– И так же, как они, пил людскую кровушку? – не удержался я.

– Пил-то он, положим, много чего, – совершенно серьёзно ответила Варвара, – но кровь, по-моему, не пробовал. Хотя… – она состроила гримаску, в которой сомнение смешивалось со страшным подозрением в той же пропорции, как водка с томатным соком в «Кровавой Мэри»… – ручаться не буду.

Меня такой заманухой не надуешь.

– То есть рассказ твой будет о горьком пьянице, – констатировал я, заранее настраиваясь на тоскливую историю с наверняка печальным финалом. Чехов, Горький, Куприн с Буниным на пару и всё такое…

– А вот и ошибаешься. Рассказ мой будет о лесорубах.

– Йоп! – сказал я восторженно.

Варвара ухмыльнулась, довольная произведённым эффектом.

– Дело было в Шуруханском крае, – начала она. – Сам знаешь, какие там леса. В те годы, о которых речь, были они ещё обширней, ещё темнее и безлюдней. Каждая артель лесорубов жила, словно на другой планете. На тыщу вёрст в округе – ни единого человека. Раз в неделю приходит состав с солдатиками, те брёвна грузят и скорее назад. Пока лесорубы военнослужащих не того-с… А они, понятно, могли и того-с и этого-с, и много чего ещё. Бабы, как полагается лесорубам, были на подбор. Ручищи – во! Ножищи – во! Рост гвардейский, дойки по ведру и румянец во всю щёку. С цепными пилами управлялись примерно как ты с электробритвой.

– Я станком бреюсь вообще-то.

– Ну, а как ты станочком, так они топорами владели. – Варвара скользнула взглядом по свеженькому порезу на моём подбородке и поправилась: – Только куда-а-а как поизящнее. Вот и представь, сорок здоровенных баб в самом женском соку – и среди них один мужик. Копернин. Молодой, изрядно меньше тридцати. Причём и богатырём-то не назовёшь. Среднего роста, среднего сложения, но жилистый конечно. Движения резкие, голос гулкий, усищи скобкой, в глазах бесенята приплясывают. Сначала, когда он прибыл, девоньки, само собой, пытались его подмять. Кто лаской, кто угрозой. Не на того напали. Схимником он, конечно, не был, но и под каблук не шёл. Сам выбирал, с кем по мягким мхам за бараком кувыркаться. В общем, за месяцок притёрся к коллективу, и возобновилась у артели имени Марфы Посадницы обычная жизнь. Лес вали, сучки руби, кряжуй, трелюй, обваживай. Влада сперва сучкорубом поставили, потом видят – парень до работы жадный, неутомимый, начали продвигать. Так незаметно и получилось, что стал он первым вальщиком в артели. Пила у него в руках будто сама знала, под каким углом в стволы вгрызаться, а те потом валились ровно куда требуется с сантиметровой буквально точностью. Всё шло замечательно, однако со временем стали артельщицы замечать, что Копернин день ото дня мрачнеет. Гнетёт его что-то. Лесорубы – это тебе не джентльмены высшего света. У них всё просто и прямо. Что с тобой, спрашивают. Он тоже жопой вертеть не стал. Хочу, говорит, Батюшку повалить.

– Батюшку? – переспросил я. – Тоже историческая личность из спецхрана?

– Не совсем. Это дерево. Главное в лесу. Если срубить его и съесть мягкую сердцевину, исполнится любое желание. Только найти Батюшку непросто. Он практически ничем не отличается от остальных деревьев. Кроме одного. На него не садятся птицы, не залезают белки, куницы и прочие зверьки. Даже росомахи его не когтят, а волки не метят.

– Из уважения, наверно.

– Из чувства самосохранения. Батюшка плотояден и вечно голоден.

– Плотоядное дерево? Слушай, Варя, а ты меня не разыгрываешь? – озаботился я.

Она хмыкнула.

– Если бы. Так вот, узнали артельщицы, отчего их лучший вальщик кручинится, обсудили это дело и решили отпустить Влада на поиски. План и без него выполнят, а пропадёт парень – жалко будет. Копернин ломаться не стал, собрал сидор, прихватил топор и отправился наугад, в самую чащобу. Бродил месяца полтора, и ведь нашёл чего хотел! По лосиному скелету. Запутался сохатый во время весеннего гона рогами в ветвях Батюшки, а вырваться не сумел. Ну, дерево его и оприходовало. Шкуру – и ту переварило. А кости не смогло. Или не успело.

Батюшка оказался не вековым дубом, не корабельной сосной, а довольно невзрачным ясенем с выступающими наружу корнями и широким дуплом под «козырьком» из гриба-трутовика. Копернин не сразу поверил собственной удаче. На пробу приложил к стволу руку. Матюгнуться не успел, как кора завернулась вокруг ладони настоящим капканом, древесные соки начали разъедать кожу, а корневища вздыбились по-осминожьи, явно нацелившись приобнять ноги. Благо, шкура у Влада оказалась толстой, а топор за поясом. Вызволил руку кое-как. Но волоски на запястье и мозоли на ладони слизало подчистую, а ногти подровняло лучше вьетнамского маникюрщика. Отдышался Копернин и говорит: так и так, Батюшка, хочу тебя срубить. Правила знаю, не изволь волноваться. Достаёт из сидора свёрток, разворачивает. Там – усыплённая сойка. Крупная, гладкая, в перья цветы вплетены. Сам бы съел, да Батюшке прощальное подношение нужно.

– Погоди-ка. Это что получается, сойка всё это время в мешке лежала, не сдохла, не помялась, и даже цветочки в крылышках не увяли?