Воспоминания

И все было совсем иначе на другом официальном мероприятии. Мои родители сопровождали в Англию великого князя Сергея и великую княгиню Елизавету[21]на празднества в честь юбилея королевы Виктории. При английском дворе было принято ношение драгоценностей, и великий князь посоветовал моей матери взять с собой самые редкие. Огромный саквояж из красной кожи, в который их сложили, был доверен камердинеру, сопровождавшему моих родителей. Вечером, в замке Виндзор, одеваясь на прием, мать велела горничной принести ее драгоценности; но саквояж бесследно исчез, и в тот раз княгиня Юсупова появилась в роскошном туалете, но без единого украшения. На следующий день саквояж был обнаружен у одной немецкой принцессы, чей багаж перепутали с вещами моих родителей.

В раннем детстве для меня не было большей радости, чем видеть мать в вечернем туалете. Помню, в частности, бархатное платье абрикосового цвета, отороченное соболиным мехом, в котором она была на парадном ужине, данном во дворце на Мойке в честь китайского государственного деятеля Ли Хунчжана, бывшего в Санкт-Петербурге проездом. Для того чтобы дополнить этот наряд, она выбрала убор из бриллиантов и черного жемчуга. Этот ужин позволил узнать одно из самых занятных проявлений китайского этикета. Когда трапеза уже завершалась, двое строгого вида слуг с блестящими косичками, один с серебряным тазиком, другой с двумя павлиньими перьями и полотенцем, подошли к Ли Хунчжану, тот взял перо, пощекотал себе горло… и вытошнил все съеденное на ужине в тазик. В ужасе моя мать с вопрошающим видом повернулась к сидевшему слева от нее дипломату, долгое время прожившему в Поднебесной.

– Княгиня, – ответил он, – вы должны расценивать это как величайшую честь, так как своим поступком Ли Хунчжан воздал хвалу совершенству блюд. Его превосходительство дает понять, что готов начать все сначала.

Мою мать очень любили в императорской семье, особенно сестра императрицы великая княгиня Елизавета. Она всегда сохраняла добрые отношения с императором, а вот ее дружба с императрицей была недолгой. Слишком независимой по характеру она была, чтобы скрывать собственные мысли, даже если они могли кому-то не понравиться. Под влиянием части своего окружения императрица перестала с ней видеться.

В 1917 году придворный дантист доктор Кастрицкий, вернувшись из Тобольска, где находилась в заключении императорская семья, передал нам последнее послание от царя:

«Когда увидите княгиню Юсупову, скажите ей, что теперь я вижу, насколько верными были ее предупреждения. Если бы я к ним прислушался, наверняка удалось бы избежать многих трагических событий».

Министры и политические деятели ценили проницательность моей матери и точность ее суждений. Она могла бы стать достойным потомком своего прадеда, князя Николая, и хозяйкой политического салона. Но скромность помешала ей сыграть эту роль, а ее сдержанность лишь увеличила уважение, которым она уже была окружена.

Мать не дорожила своим состоянием и предоставила отцу распоряжаться им по своему усмотрению, ограничившись делами благотворительности и улучшением жизни наших крестьян. Можно предположить, что, если бы она выбрала себе другого супруга, то могла бы сыграть значительную роль не только в России, но и во всей Европе.

Пятилетняя разница в возрасте между мной и моим братом Николаем поначалу служила препятствием для близости между нами; но, когда я достиг шестнадцатилетнего возраста, между нами возникла прочная дружба. Николай учился в школе и Санкт-Петербургском университете. Он, как и я, не испытывал склонности к воинской службе и не захотел выбрать карьеру военного; но его характер, напоминавший отцовский, очень сильно отличался от моего. От матери он унаследовал некоторые способности к музыке, литературе и театру. В двадцать два года он возглавил труппу актеров-любителей, выступавшую в частных залах. Мой отец, которого эти наклонности шокировали, всегда запрещал ему играть в нашем театре. Николай попытался вовлечь в свою труппу меня. Но первая порученная мне роль – гнома – ранила мое самолюбие и отвратила от сцены.

Николай был высоким, стройным, черноволосым, с выразительными карими глазами под густыми бровями, полными чувственными губами. У него был красивый баритон, он пел, аккомпанируя себе на гитаре.

Став с возрастом властным и высокомерным, он презирал любое мнение, кроме собственного, и руководствовался лишь своими капризами. Он не переносил людей, бывавших в нашем доме, и я полностью разделял его взгляд на них. Чтобы развеять скуку, навеваемую на нас этим собранием лицемеров, мы взяли привычку переговариваться беззвучно, только шевеля губами. Мы так наловчились, что могли безнаказанно насмехаться над нашими гостями даже в их присутствии. Однако трюк наш в конце концов разоблачили, и он навлек на нас неприязнь немалого числа лиц.

Глава IV