Воспоминания благовоспитанной девицы

От удовлетворения один шаг до самодовольства. Я была довольна местом, которое занимала в мире, оно казалось мне исключительным. Мои родители были людьми необыкновенными, а наша семья — образцовой. Папа любил подтрунивать, мама — критиковать; они мало о ком отзывались благосклонно. Но я ни разу не слышала, чтобы кто-нибудь говорил плохо о моих родителях: значит, их образ жизни являлся единственно правильным. Их превосходство отражалось и на мне. В Люксембургском саду нам запрещали играть с незнакомыми девочками — вероятно, мы были скроены из более тонкого материала. Нам запрещали пить, как простым смертным, из металлических стаканов, прикованных цепью к уличным колонкам; для питья бабушка подарила мне перламутровую чашечку-раковину, единственную в своем роде, как и наши серые шинельки. Помню также, что однажды на карнавале наши сумочки были набиты лепестками роз, в то время как всем остальным детям родители дали с собой конфетти. В выборе кондитеров мама также была скрупулезна; пирожное, выставленное в обыкновенных булочных, казалось мне не более съедобным, чем гипсовые имитации; это говорило об изнеженности наших желудков. Большинство детей, которых я знала, получали детский журнал «Неделя Сюзет-ты», я же была подписана на «Ноэлистскую звезду», которую мама находила более подходящей для меня с точки зрения нравственности. Училась я не в лицее, а в частном заведении, отличавшемся множеством оригинальных особенностей, к примеру нумерацией классов: нулевой, первый, второй, третий-первый, третий-второй, четвертый-первый и так далее. Закон Божий я изучала в школьной часовне, а не вместе с другими детьми нашего прихода. Я принадлежала к элите.

Тем не менее в избранном кругу родительских друзей были и такие, которые обладали серьезным преимуществом: богатством. Как солдат второго класса отец зарабатывал пять су в день, так что жили мы весьма скромно. Время от времени нас с сестрой приглашали на ослепительные детские праздники. В просторных квартирах, увешанных люстрами, украшенных атласом и бархатом, толпа детей набивала рот сливочным мороженым и печеньем; в дом приглашали кукольный театр и фокусника; мы водили хоровод вокруг елки. Другие девочки щеголяли переливающимися шелковыми нарядами и кружевами, на нас же с сестрой были блеклые шерстяные платья. Я чувствовала себя неуютно. Но когда праздник кончался и я, усталая, потная, объевшаяся, оказывалась наконец дома, то с отвращением вспоминала ковры, хрусталь, драгоценные ткани; я была рада вернуться. Меня воспитывали в сознании, что добродетель и образование важнее, чем деньги. Мои собственные наклонности утверждали меня в том же. Я спокойно воспринимала нашу бедность. Будучи упрямой оптимисткой, я даже уверила себя в том, что наше положение завидно. Мы были средние, значит — лучшие. Нищие и негодяи находились для меня вне общества, но принцы и богачи в силу своего особого положения тоже оказывались за пределами истинной жизни. Я полагала, что мне открыт доступ как в самые высокие, так и в низшие сферы общества. По правде говоря, и вверх и вниз путь мне был заказан.

Мало что смущало мое спокойствие. Жизнь виделась мне веселым приключением. От страха смерти меня избавляла вера. Я закрывала глаза — и тут же, подобно вспышке молнии, ко мне протягивались белоснежные руки ангелов и уносили меня на небо. В одной книге с золотым обрезом я нашла притчу, рассеявшую мои последние сомнения: на дне пруда жила крохотная личинка, которая очень беспокоилась, когда ее подружки одна за другой исчезали во тьме подводного неба; куда они девались? Вдруг личинка обнаружила, что тоже перенеслась по ту сторону тьмы; у нее выросли крылья, и она стала порхать в ласковых лучах солнца среди прекрасных цветов. Аналогия показалась мне бесспорной; легкий лазоревый покров отделял меня от райских высей, где разливался истинный свет. Я любила ложиться на ковер, закрыв глаза и сложив на груди руки; я приказывала своей душе покинуть тело. Это была не более чем игра; если бы я поняла, что и в самом деле пришел мой последний час, то завопила бы от ужаса. Но идея смерти как таковая меня не пугала. Хотя однажды вечером я все же ощутила дыхание бездны. На берегу моря, прочла я, умирала маленькая русалочка, умирала от любви к прекрасному принцу; она отдала за него свою бессмертную душу и должна была превратиться в морскую пену. Голос внутри нее, повторявший все время: «Я здесь, я здесь», — смолк навеки. Мне показалось вдруг, что весь мир погрузился в безмолвие. Нет, не может быть. Бог обещал мне вечность. Никогда я не перестану видеть, слышать, говорить с собой. Конца не будет никогда.