Воспоминания благовоспитанной девицы

Тем не менее было начало, и это порой смущало меня. Я считала, что дети рождаются святым духом, но, вопреки всем учениям, власть Всевышнего не представлялась мне безграничной. Было во мне что-то, утверждавшее, что я — это я; оно ни от кого не зависело, ничему не подчинялось, и невозможно, чтобы кто-то, пусть даже сам Господь Бог, его создал; он лишь дал мне оболочку. В запредельном пространстве витали мириады крошечных душ, невидимых, неосязаемых, ждущих своего воплощения. Я была когда-то одной из них, но забыла об этом. Они — те, что витают между небом и землей, — тоже забудут. Я со страхом сознавала, что такая потеря памяти равносильна небытию: все было так, точно, прежде чем родиться, я не существовала вовсе. Необходимо было это исправить; я должна поймать на лету эти блуждающие огоньки, чей призрачный свет ничего не освещает; я отдам им свои глаза, рассею тьму вокруг них, и дети, которые родятся завтра, будут помнить… Я терялась в своих тщетных мечтаниях до тех пор, пока у меня не начинала кружиться голова, но упрямо не желала признавать возмутительного несоответствия между моим Я и течением времени.

Постепенно я выбралась из потемок, но вещи вокруг меня оставались во тьме. Мне нравились сказки, в которых длинная стрелка думала длинными острыми мыслями, а буфет — деревянными. Но это были только сказки. Вещи были непроницаемы и существовали на земле, сами о том не ведая; они не умели прошептать: «Я здесь». Где-то я уже рассказывала, как в Мериньяке я долго созерцала старый пиджак, забытый на спинке стула. Я пыталась сказать за него: «Я старый поношенный пиджак»; ничего не получалось. Меня охватила паника. Во времени, которое ушло, в молчании неодушевленных созданий я предчувствовала собственное небытие, призрачно замаскированную реальность смерти.

Мой взгляд излучал свет. Я любила делать открытия, особенно во время каникул; но порой меня мучили сомнения: мне казалось, что при моем появлении внешний мир не раскрывается мне навстречу, а, наоборот, прячет свое лицо. Я, разумеется, не верила, что, когда я сплю, цветы отправляются на бал или что безделушки в витрине питают друг к другу нежные чувства, но временами у меня возникало ощущение, что знакомая роща ведет себя, точно заколдованный лес, преображающийся с появлением непрошеного гостя: под ногами прохожего рождаются миражи, он теряет дорогу; лужайки и вековые деревья оберегают свою тайну. Я пряталась за какой-нибудь ствол, безуспешно пытаясь подкараулить уединение природы. Большое впечатление на меня произвела книжка «Валентин, или Демон любопытства»: фея-крестная катала Валентина в карете; она говорила, что за окном открываются дивные дали, но шторы кареты были опущены, и поднимать их крестная запретила. Демон любопытства заставил Валентина ослушаться; только мальчик ничего не увидел: за окном было темно; одного его взгляда хватило, чтобы убить все, о чем он мечтал. Продолжение истории было мне неинтересно: пока Валентин боролся со своим демоном, я отчаянно воевала с темнотой неведения.

Мои страхи накатывали на меня внезапно, но быстро рассеивались. Взрослые обещали мне готовое мироздание, и я редко пыталась проникнуть в его тайны без их помощи. Мне больше нравилось путешествовать вместе с ними по специально для меня выдуманным мирам.

Иногда я садилась в прихожей напротив нормандского шкафа и резных деревянных часов, во чреве которых висели две покрытые медью шишечки-гирьки и прятался сумрак времен; в стене зияла пасть калорифера. Сквозь его решетку до меня долетал тошнотворный запах преисподней. Эта бездна, эта тишина, отсчитываемая мерным тиканьем часов', приводили меня в трепет. Книги, напротив, давали мне уверенность: они рассказывали все без утайки. Я их не трогала — и они молчали; открывала — и они говорили в точности то, что в них было написано. Если я что-нибудь не понимала, мама объясняла мне. Я ложилась ничком на красный ковер и читала мадам де Сегюр, Зенаид Флёрио^{32}

, сказки Перро, братьев Гримм, мадам д’Онуа^{33} и каноника Шмидта^{34}; я листала альбомы Тёпфера

^{35}, Бекассину^{36}; я проглатывала приключения семейства Сельдерей и сапера Камамбера^{37}

, «Без семьи»^{38}, романы Жюля Верна, Поля д’Ивуа^{39}, Андре Лори^{40} и всю серию «Розовой библиотеки» издательства «Ларусс», в которой были собраны легенды всех стран мира. В годы войны я читала про героев.