Воспоминания: из бумаг последнего государственного секретаря Российской империи

Вначале сам Сипягин несколько подозрительно оглядывался кругом, опасаясь стать жертвой мистификации, и, собрав по прибытии в Ярославле своих спутников, просил предупредить его при малейшем признаке фальши. Но уже спустя несколько дней обаяние обстановки так его захватило, что когда один из спутников попытался высказать сомнения, то они были встречены столь неблагосклонно, что попытки более не повторялись. Б. В. Штюрмер со своей стороны принял меры, чтобы истина не могла проникнуть в свиту министра, и все мы были поставлены под надзор его чиновников особых поручений, всюду за нами следовавших и не отстававших ни на шаг. Отделываться от них было очень трудно.

Под конец пребывания в Ярославской губернии Сипягин посетил Ростов Великий, слушал на монастырском дворе знаменитый ростовский малиновый звон – для чего ложился даже на спину посреди двора, как того требовал древний обычай от знатоков, желавших возможно лучше воспринять этот звук.

Вечером был обед в тереме ростовских князей, составленный по старинной, княжеских времен, программе. Ели «взвар» и пирожки с гречневой кашей, рассолы, «верченых» кур и т. п. На другой день поехали в село Великое, знаменитое своими огородами и зеленым горошком. Поездка напоминала в уменьшенном виде путешествие Екатерины Великой по Новороссии. Мы плыли по какой-то речушке в ладьях, устланных коврами, слушая пояснения местных археологов – Титова и еще какого-то, фамилии не помню, повествовавших о далекой ростовской старине. И вот на повороте речки, за стеной камышей, открывается живописная лужайка – на ней снова группа пастухов, играющая что-то на рожках и т. п. Село Великое расцвечено флагами и ликует. Сошедшего с лодки Сипягина окружают с поклонами старики. «А как батюшка наш, государь, его величество? А государыня матушка, здоровье как?» Сипягин все это принимал за чистую монету, вразумительно со стариками беседовал и таял от удовольствия.

Осмотрев консервные заводы, огороды и сады, действительно замечательные, Сипягин сел со свитой в ладьи, провожаемый громким «ура» столпившегося на берегу народа. Крики повторялись очень правильно и дружно, и, обернувшись, мы, свита, легко распознали причину. На берегу из-за толпы показался у воды на бревне урядник. Он взмахнул рукой и тотчас же скрылся, видимо, присел. Грянуло «ура». Немного погодя урядник снова показался на бревнах, снова взмахнул рукой, и снова раздались ликующие крики, и еще, и еще. И долго, пока ладьи не скрылись за поворотом реки, видна была рука урядника и слышалось «ура». Но Сипягин был в упоении и ничего не заметил.

Судьба не пощадила, однако, Сипягина, и в конце концов истина открылась ему в своей неприглядной наготе. Правда, это было не в Ярославской, а во Владимирской губернии, где губернатор Цеймерн, русский немец, в астраханской казачьей форме, с виду Тарас Бульба, по прозванию Мазепа, оказался не столь распорядителен, как Штюрмер.

Мы ехали длинным поездом экипажей и тарантасов из Владимира в Суздаль, тщательно объезжая попадавшиеся на пути земские мосты, и вступили в какое-то большое село. На площади ожидала, по обычаю, толпа народа, разодетого по-праздничному, старики впереди с хлебом и солью. Сипягин вышел из коляски, и начались обычные расспросы: «Сколько душ в волости? Каковы хлеба? Есть ли подсобные промыслы?» и т. п. Когда темы были исчерпаны, один из стариков бросился к Сипягину: «Так значит, теперь, батюшка, ваше превосходительство, разрешите нам и по домам разойтись?» – «Да… конечно. Но почему [нужно об этом] спрашивать? Что такое?» – «А так, что хлеб на полях обсыпается (дело было во второй половине июля), а нас тут вот третий день, как собрали и держат твою милость встречать. Да на хлеб-соль полотенце, да на блюдо велено по целковому с души сложить». Тут вмешались бабы: «А нам, батюшка, ваше превосходительство, не знаем, как еще тебя величать, сарафаны новые пошить приказали, совсем разорение».

С Сипягиным чуть удар не случился. Все очарование поездки было разрушено. Он тотчас распорядился уволить виновного в неуместном усердии земского начальника Рагозина и уплатить крестьянам 300 рублей за убытки, сарафаны, хлеб да соль. Мрачный ходил он весь день и, сократив программу поездки, поспешил в Москву.

Вообще же поездка не могла не оставить тяжелых впечатлений в душе Сипягина. Противоречие между растущим богатством промышленных классов и обнищанием поместного дворянства в связи с изменением облика крестьянской жизни в фабричном районе и явной враждебностью рабочего класса, сильно тронутого социалистической пропагандой, особенно больно действовали на Сипягина, воплощавшего идеологию дворянской, помещичьей России и жившего надеждой воскресить и укрепить старый уклад русского быта.