Воспоминания. Мемуарные очерки. Том 1

При матери моей находились польская камер-юнгфера (т. е. панна) и известный уже читателям старый слуга моего отца Семен. Когда смерклось, мать моя и панна легли спать на другой половине корчмы, в комнате, которую обыкновенно называют гостиною, а Семену приказала не отлучаться от кареты, стоявшей перед корчмой под окнами. Мать моя, слабого сложения и нервического темперамента, имела весьма легкий сон и пробуждалась при малейшем шуме, а притом не могла спать без огня в комнате. Ложась отдыхать, она приказала засветить ночник, который поставили в камине. Постель для моей матери постлана была на большом столе, а для панны на полу, на соломе, потому что мать моя не решилась бы даже приблизиться к жидовской кровати. Около полуночи шум в соседней комнате разбудил мою мать. Она взглянула на дверь, которая была заперта, когда она ложилась спать, и увидела, что дверь легонько отворилась и высунулась жидовская голова. «Чего вам надо?» – спросила моя мать. «Ничего! – отвечал жид сердито, – зачем у вас огонь: вы сожжете корчму». – «Пустое, оставь меня в покое». Дверь затворилась, и настала тишина. Мать моя не могла уже заснуть. Через полчаса дверь снова полуотворилась, и та же жидовская голова выглянула из другой комнаты. «Оставите ли вы меня в покое!» – сказала мать моя. «Какой тут покой! – возразил дерзко жид, – погасите огонь и спите!.. Нам нельзя позволить, чтоб у вас горела лампада при соломе». – «Если вы не оставите меня в покое, я велю сейчас же запрягать лошадей, поеду в Витебск и пожалуюсь губернатору», – сказала матушка. Жид проворчал что-то, хлопнул дверью, и мать моя услышала в другой комнате шепот, из которого прорывались слова, громче сказанные. Очевидно было, что в другой комнате несколько жидов спорили между собою, понизив голос, и что некоторые из них не могли воздержаться в своей запальчивости.

Мать моя легла почивать не раздеваясь; она поспешно встала с постели, разбудила панну и выбежала из корчмы на большую дорогу. Вообразите ее положение! Все сундуки и ящики с кареты были сняты, дверцы отперты настежь, а Семен лежал – под каретой. Выбежавшая вслед за матерью моею панна стала будить Семена, но он был как мертвый. Ужас овладел моей матерью при воспоминании о сцене в корчме… но врожденное мужество, пробужденное опасностью, восстановило в ней обыкновенное присутствие духа. В дормезе[1928]

варшавской работы, в стенках по обеим сторонам сиденья были два потайные ящика, и в каждом ящике было по паре заряженных пистолетов. По счастью, воры, выбирая вещи из кареты, не нашли этих ящиков. Мать моя добыла пистолеты, дала пару панне и вместе с нею поместилась в заломе стены, образующей угол, чтоб обеспечить себя от нападения с трех сторон. Едва они заняли эту крепкую позицию, жиды выбежали гурьбою из корчмы… Четыре пистолетные дула, направленные в толпу, остановили жидов. «Вы можете убить нас, – сказала мать моя твердым голосом. – Но четверо из вас должны непременно погибнуть, если вздумаете напасть на нас…» Из толпы выступил оратор… «Помилуйте, сударыня, как вы можете думать, что мы хотим убить вас. – сказал он. – Увидев из окна, что ваш экипаж ограблен, я разбудил родных и приятелей, съехавшихся ко мне на шабаш, чтоб исследовать дело… Верно, воры притаились с вечера в лесу… мы пойдем и поищем, не сложили ли они где-нибудь вещей, а вы не опасайтесь ничего, войдите в корчму и успокойтесь». Мать моя решительно отказалась следовать советам жида и повторила угрозу… Жиды совещались между собою… Можно себе представить, в каком положении находились две женщины!

Конюшня и изба, в которой жили ямщики из христиан, находились шагах в пятидесяти от корчмы. Мать моя не доверяла ямщикам, хотя панна, прежде чем жиды выбежали из корчмы, советовала бежать в ямщичью избу. Но страх превозмог в панне повиновение, и она начала во все горло кричать: «Разбой, разбой, помогите!» Пронзительный голос панны, раздававшийся далеко, разбудил дремавшего караульного ямщика. Он выбежал за ворота и увидел толпу жидов возле кареты, догадался, что тут что-то неладно, и разбудил ямщиков. Несколько из них из любопытства пришли на место действия. Мать моя в нескольких словах объяснила им дело, и смиренные белорусские парни, ненавидящие вообще жидов, остановились в безмолвии на стороне… К ним подошли другие ямщики, и жиды возвратились в корчму. Начало светать – и вдруг примчалась тройка. Возвратился Валицкий. Ямщика не было – он сам правил лошадьми…