Воспоминания о юности

…Для Вики начался настоящий ад. Работать приходилось за двоих, и она едва справлялась. Писательская внучка приходила на работу ближе к обеду. Садилась за стол и принималась красить ногти, накладывая слой за слоем перламутровый и розовый лак. Запах в комнате стоял невыносимый, но Вика молчала. Потом Алла шла в буфет – пить кофе и строить глазки всем мужчинам моложе пятидесяти. Потом листала журналы мод и обзванивала подружек: «Ирка, привет! Как жизнь? Учишься? А где?.. А я в «Современнике» пашу, редактором… Что? Тяжело? – Да нисколько мне не тяжело, все говорят, что я прирожденный редактор, дедушкины гены по наследству передались. И зачем пять лет в институте учиться, не понимаю!»

Не понимала Алла многого. Она даже писала с грамматическими ошибками. Вика вспомнила институт, где им два года читали курс «Современный русский язык» (не тот, что учат в школе, а гораздо, гораздо сложнее…), и еще три года они раз в полугодие писали диктант – повышенной сложности, вместо зачета. Диктантов боялись все: за три ошибки (любых, включая пунктуацию) полагалась оценка «удовлетворительно» с обязательной пересдачей диктанта. За четыре ошибки ставили «неуд» и исключали из института.

Ребят на Викином факультете было мало, они учились в основном на ХТОПе (факультет художественно-технического оформления печатной продукции, говоря человеческим языком – художники-иллюстраторы). На редакционно-издательском факультете ребят было всего семеро, а к пятому курсу остались одни девчонки: последних четверых ребят отчислили на четвертом курсе, за ошибки в диктанте, к ужасу всего факультета. Вика до сих пор вспоминала диктанты с дрожью.

Писательская внучка не утруждала себя работой и развлекалась, вписывая в красивый, с золотыми уголками, ежедневник свои неотложные и важные дела. Однажды ежедневник остался лежать раскрытым на ее столе, Вика из любопытства в него заглянула – и ужаснулась. В ежедневнике значилось: «16-го позванить Юле. Идем в Илюзион на «Земленичную поляну». 20-го иду на вечер Марка Лисицкого закадрить его племяника. Юльку не возьму пойду луче с Иркой».

Читать дальше Вика не стала…

Работать Алла не любила. Когда Вика в десятый раз принималась объяснять ей обязанности младшего редактора (кстати, несложные и ничего общего с редактированием не имеющие), Алла дулась и принимала оскорбленный вид: «Да знаю я, знаю! Что ты ко мне привязалась!»

– Если знаешь, то почему не делаешь? – не отступалась Вика.

– Не нравится, как я работаю, делай тогда сама! – вспылила Алла и вышла из комнаты.

Через полчаса Вику вызвали к начальнику. – Что там у вас с Аллочкой? Она уже плачет от тебя! Ты ей создаешь невыносимые условия, нельзя так на нее давить! Ты последи за собой. Помягче, Виктория, помягче…

Вика не поверила услышанному.

– Я… создаю невыносимые условия?! Это она мне создает невыносимые условия! Да она вообще неграмотная! Не хочет работать, да и не может! Я все за нее делаю сама, работаю за двоих, а вы…

– И правильно! Ты и должна работать! – остановил разошедшуюся Вику начальник. – А обижать внучку Корягина мы тебе не позволим. Тебе что велели? Учить ее работать! Не можешь научить, делай сама. Это твои проблемы. В общем, так, Виктория. Еще одна жалоба – и будем решать вопрос о твоей работе в издательстве.

Вика вернулась от начальника с пылающими щеками. Алла торжествующе улыбалась. На столе перед ней лежал толстый каталог фирмы «Эйвон», над которым Алла усердно «работала» с самого утра. «Это твои проблемы» – сказал Вике начальник. С проблемой по имени Алла Корягина ей, пожалуй, не справиться, – поняла Вика. И пошла в отдел кадров.

– Переведите обратно в корректорскую, – кусая губы, попросила Вика.

– Ну, милочка, тебе не угодишь: то она редактором хочет, то корректором… – выговорила ей инспектор по кадрам голосом учительницы, распекающей нерадивого ученика. И Вика вернулась в корректорскую. «Теперь уже навсегда» – тоскливо думала Вика.

Но она ошибалась. Из «Современника» пришлось уйти через два года, когда у мамы отнялись ноги. Они болели с самого детства, которое пришлось на военные годы. Маме было семь лет, когда в бомбоубежище, в котором ее семья пережидала воздушную тревогу, попала бомба – и их завалило. Мама осталась жива, но с того времени плохо слышала, и у нее сильно болели ноги. Потом боль отступила, но глухота осталась. И вот теперь, почти через полвека после войны, мамины ноги вдруг отказались ей служить. Врачи говорили, что со временем паралич пройдёт – и отводили глаза. Врачи ведь не боги…

– Держись, дочка! – сказал тогда Вике отец. – Мы-то с тобой на ногах, мы справимся. А мама, даст бог, поправится. – И ушел в ванную. Сквозь шум льющейся воды из-за двери слышались всхлипы, и Вике вдруг стало страшно – перед тем неотвратимым, которое – она знала! – непременно случится, и она, Вика, ничего не сможет сделать, ничего не сможет изменить.