Воспоминания одной звезды

Я оторвала нижнюю часть юбки и в полном восторге принялась танцевать по костюмерной. Девочки недоуменно уставились на меня, не сошла ли я с ума, но я даже не обмолвилась, в чем причина моей эскапады. Они вскоре сами узнают обо всем, и, разумеется, как-нибудь проявится их зависть, а я не хотела, чтобы это испортило мою радость. К тому же, если случившееся — всего лишь сон, я не была готова к горькому разочарованию. Нет, я хотела и дальше видеть этот сон. Быть на одной сцене вместе с Фокиным! Я часто видела его прежде, как и других звезд балета, которые выступали в Варшаве на гастролях, но всякий раз лишь с самого верха, с мест на галерке, куда пускали студентов. Нижинского я тоже видела и вполне признавала его талант, но Фокина обожала! Первому ни разу не удалось довести меня до того состояния восторга, нередко граничившего с истерикой, какое испытывали его самые горячие поклонницы. Я не понимала тогда, отчего так, однако позже осознала, что он просто не в моем вкусе — слишком женственный. Фокин же был полной противоположностью Нижинскому. Балетному искусству невероятно повезло, что он прервал семейную традицию и не пошел на военную службу[23]. Он отличался исключительно мужественной внешностью, при этом его тело, обладавшее естественной грациозностью, было способно выразить внутреннюю энергию и жизненную силу. У Нижинского эти качества отсутствовали, несмотря на все его исполнительское мастерство. Да, он великолепно, изумительно танцевал, однако всегда сознавал свою виртуозность и техничность исполнения. Фокин танцевал не менее блистательно, и разница между ними была в том, что для Фокина главным была не техника танца, а сам человек, мужчина, его мужественность. Плюс он был лучшим хореографом того времени и принадлежал к той балетной традиции, которая позже выдвинула на передний план Баланчина

[24] и Юскевича[25]

, тогда как в наши дни лучшим эквивалентом Нижинского можно назвать Нуреева.

Вацлав Нижинский в балете «Петрушка», 1911

Когда стало известно о моей первой роли, некоторые из моих соучениц проявили ожидаемую ревность. Правда, это не выразилось в чем-то особенно неприятном — просто все стали по-иному относиться ко мне.

Хотя дополнительная нагрузка сильно утомляла меня, работать на одной сцене с великими танцовщиками было огромной радостью. Фокин требовал строжайшего соблюдения дисциплины, и результаты были великолепными, они сводили на нет все страдания, какие он нередко причинял нам. Его малозаметные, но искусные, весьма изобретательные нововведения превратили эту постановку «Коппелии» из очаровательного музейного экспоната в драматическую историю, рассказанную средствами танца. Я часто думала о том, что его указания при постановке нашего спектакля, к сожалению, ни разу не были использованы впоследствии. Правда, может быть, оно и к лучшему. Пожалуй, они не произвели бы того грандиозного впечатления, как при участии тех двух невероятно талантливых балетных танцоров. С первых же репетиций стало очевидно, что Сванильда у Карсавиной предстанет образцом кокетливой страсти, тогда как старик Коппелиус в исполнении Фокина явит собой шедевр характерного танца.

В нашей труппе очень редко кому выпадала возможность участвовать в репетициях вместе с приезжими гастролерами и особенно со столь известными артистами балета. Обычно они приезжали всего на одну репетицию во второй половине дня, перед самым спектаклем, а затем сразу же после выступления уезжали. Соответственно, к постановке «Коппелии» возник вполне понятный, особенный, невероятно сильный интерес. Все участники труппы то и дело находили причины, почему им нужно было зайти в зал именно во время репетиций и, соответственно, выйти, когда им заблагорассудится. Это стало так сильно мешать Фокину, что он закрыл зал для всех, кроме участников будущего спектакля.