Воспоминания одной звезды

Мария нежно погладила ее по голове и смягчила тон.

— А ты знаешь, где он сейчас?

— Его матушка написала мне недавно… Ей кажется, что он умер.

— Ну, если родная мать так думает…

— А я знаю, что он жив. Знаю! — повторила мама.

Мария вновь всплеснула руками.

— Как же я ненавижу, когда мужчины играют в свои опасные игры, а проигрывают при этом всегда их жены! — воскликнула тетка. Она схватила сестру за плечи, принялась трясти ее, приговаривая:

— А что будет с тобой? Что же будет с тобой?

Я уже хотела крикнуть, что это не ее дело, потому что о своей матери позабочусь я! Чтобы у нее было все-все на свете. Правда, мой гнев тут же превратился в сдавленный стон: все-то все, но кроме моего отца…

Мужество — негромкое качество, и моя мать за время нашей жизни в Брдуве почти ничем не выдала, до чего ей было тяжело на душе. Лишь однажды я поняла ее состояние, когда через неделю после нашего приезда мы взяли двуколку, запряженную лошадью, и, желая избавиться от назойливого внимания и расспросов Марии (она делала это конечно же из лучших побуждений), отправились на дальнюю прогулку по окрестностям. Мама показала мне некоторые великолепные усадьбы, со смехом вспоминала, кто в них жил, рассказывала о праздниках, танцах, поклонниках и вообще о временах своей юности, которая была настолько далека от известной мне жизни, что приходилось переводить это для меня понятными словами. В моем воображении мамин рассказ сразу же превратился в танец. Я видела и легкие, раздувающиеся при движении платья, и грациозные пары, и кружащиеся фигуры, и поцелуй украдкой во время заветного танца вдвоем, и миг невинного восторга… Но ведь не могло же все быть таким, как это описывала мама. Это наверняка фантазии. Люди бывают настолько счастливы только в мечтах, а в реальном мире существуют лишь бедность, Броварная улица, упорный, повседневный труд и еще ревность, вражда, постоянная борьба и честолюбивое стремление к успеху. Та жизнь, о какой я узнала из маминых уст, существует лишь после того, как в зале погаснет свет, зажгутся огни рампы и дирижер постучит палочкой по пульту, призывая музыкантов сосредоточиться…

Когда мама остановила двуколку у ворот одной из прекрасных усадеб, она махнула мне рукой, чтобы я, следом за нею, подошла к массивной железной решетке. За воротами начиналась тополиная аллея, она шла далеко, до самого барского дома, который виднелся вдали. Дом был особенно красив уже потому, что, в отличие от других усадебных домов в этих местах, он выглядел проще, без большого количества барочных украшений.

— Вон там я и родилась, — тихо произнесла мама.

— Ой, мама, так красиво. Хорошо бы зайти посмотреть дом внутри. Можно? Пожалуйста…

Но мама покачала головой:

— Нет, это уже не наш дом. Его продали много лет назад.

Ее руки сжимали решетку ворот с такой силой, что побелели костяшки пальцев. Она пробормотала что-то так тихо, что я едва смогла разобрать слова:

— Куда все подевалось? Куда?

Я обвила ее шею руками, повторяя то же, что прежде сказала Кате:

— Хочу стать всем на свете. Всем, что только существует. Для тебя, мамочка. Для тебя одной!

— Для меня ты уже этого достигла, — сказала мама и, рассмеявшись, увлекла меня за собой к двуколке. На обратном пути к теткиному дому мы распевали старинные песни, полные мечтаний и надежд, и весь мир вокруг пел вместе с нами.

Щебетали птицы. Ветер радостно вторил нам, овевая деревья. Копыта лошади отбивали свой ритм — цок-цок. Все песни были об одном и том же. Завтра, пели мы с матерью. Завтра. Завтра. Завтра.

Я была уверена, что каникулы в Брдуве подействовали на меня как хорошее лекарство. Когда вновь начались занятия в балетной школе, я почувствовала, что ко мне вернулись прежние силы. Однако через некоторое время возникли старые симптомы, и меня стала мучить постоянная усталость. Но я не должна была поддаваться ей, не могла, как некоторые дети, блаженствовать в постели при любых хворях. Я возложила на себя особую ответственность: сделать жизнь лучше и для мамы, и для себя. В нашем городе, где каждый либо считал себя великим кулинаром, либо мог нанять личного повара, мамина столовая давала мизерный доход, поэтому мы все время жили на грани нищеты. Мне не исполнилось и двенадцати, когда я приняла решение выбраться со дна жизни, с Броварной улицы, чтобы из этой грязи подняться к сияющим высотам верхнего города.