Воспоминания русских крестьян XVIII — первой половины XIX века

Вечером поздно приехал от отца его кучер. Мать, хотя со страхом, чтобы не узнал управляющий, все-таки отпустила меня с тем, чтобы кучер привез

обратно скорее, так как на завтра мне нужно было идти в деревенскую шкоду. Отец встретил меня на крыльце со слезами, прижал к своему сердцу и все время рыдал, как ребенок, пока я рассказывал ему все, что слышал от управляющего, как провели мы с матерью два последних дня.

Он утешал меня, говоря, что на днях поедет в Петербург и станет там слезно просить Л. А. Перовского об облегчении нашей участи, и надеялся, что достигнет этого, потому что сын его давал уроки живописи детям брата графа Василия Алексеевича Перовского[485].

Он в то время не знал, что сын его просил Зернихаузина разлучить отца с нами. В морозную полночь отец отправил меня с своим кучером к матери. При расставании он, плача, крепко прижал меня к своей груди и поручил, чтобы мать еще хотя раз в неделю отпускала меня к нему.

Вот горькое начало моего печального отрочества, и за ним следовало 20 лет крепостной тяготы.

III

Поступление мое в школу старого рутинного образца. — Наружное описание ее. — Учитель и ученики. — Занятия мои и других учеников. — Первые книги. — Детские рисунки мои. — Влияние мое среди учеников. — Работы в огороде. — Похвала и подарок управляющего и наша с матерью радость. — Расставания с отцом и его последние отношения к нам.

На другой день мне нужно было, согласно приказания управляющего, идти в школу. Мать боялась не исполнить его приказания и как меня ни убеждала, я сам не хотел идти, и таким образом принуждена была вести сама. При входе в школу, которая представляла длинную комнату на кирпичном полу, изрытом ямами, загаженную до безобразия, я увидел поставленные во всю длину столы и перед ними на скамейках сидело около 20 учеников. По комнате с костылем ходил какой-то хромой человек лет тридцати, к тому же он был страшно кос. Вся обстановка школы и самый учитель так запечатлелись в моей памяти, что я в 76 лет как будто бы вчера ее видел. Учитель когда-то, по-тогдашнему бывший хорошим писарем в конторе, как оказалось После, на охоте простудился, и ему свело одну ногу и при болезни от простуды скосило глаза. Вообще он для меня, кажется, по случаю подарков матери, оказался очень добрым и аттестовал меня всегда с хорошей стороны.

Первые два ученика по букварю учили буквы так: аз-буки-веди — и т. д. и они должны выучить и запомнить в день четыре или пять букв; вторые три или четыре ученика учили склады: — буки-аз — ба, веди-аз — ва, третьи упражнялись складами в три или четыре буквы, например: буки-арцы-аз — бра и т. д.; двое или трое читали славянский букварь; двое читало часослов, человека четыре псалтырь. Каждый из них должен был выучить страницу или две и порядочно к вечеру прочитать; двое писали на аспидных досках[486] цифры, для изучения которых должны подряд написать до десятка тысяч, или каждодневно две-три тысячи знаков; человека два писали на бумаге с прописей по-крупному. По какой-то большой гражданской азбуке, которую я, к сожалению, не сохранил и после до новых азбук нигде не встречал, отец выучил незаметно для меня порядочно читать.

Мать спросила учителя:

— Что же он будет делать, когда он порядочно читает?

— Да знает ли он читать часослов или псалтырь? посмотрим, — сказал учитель.

По-славянски я очень плохо читал, а потому меня посадили читать часослов, задав на первый день две страницы. Я скоро их преодолел, а уже чрез несколько дней порядочно читал и по-славянски. Опять оказалось нечего делать, так как систему цифр я тоже знал и после двух-трех дней мог писать и выговаривать до миллиона, т. е. до 7 знаков.

— Ну, брат, я уже не знаю, что с тобою делать, ты все знаешь, а чего не знаешь, то быстро заучиваешь. — И, указывая на учеников, говорил: — Не так, как эти оболтусы.

— Да что же мне делать? — спрашиваю я.

— Помогай мне, указывая ученикам, а у меня есть своя книжка: «Житие Алексея человека Божьего»[487], читай ее.

Это для меня было высшим наслаждением, и я эту книгу, отпечатанную по-славянски, прочитал подряд раза четыре.

Потом учитель достал из церкви для меня «Историю Иосифа Прекрасного»[488], этою книгою я зачитывался, и как они обе написаны были по-славянски, я этим вместе выучился и хорошо читать по-церковному, как тогда говорили. Учитель сказал матери, чтобы она купила мне на базаре каких-нибудь книг.

На первом базаре, по неимению других, куплены были сказки: «Бова Королевич», «Еруслан Лазаревич» и «Илья Муромец»[489]. Я их быстро проглотил и удержал в памяти их содержание даже до сего времени.