Воспоминания русских крестьян XVIII — первой половины XIX века

По заведенным порядкам и по моей молодости, мне не давали писать, жалея бумаги, грифелей и аспидной доски, и таким образом у меня все-таки оставалось много времени. Чтобы пополнить это время, я начал брать в школу имеющиеся у меня детские краски и цветные карандаши и от нечего делать кое-что начал марать ими. В углу школы стоял образ св. Николая Чудотворца; я начал списывать с него копии, и, после некоторых неудачных и изорванных мною копий, наконец мне удалось написать что-то похоже на образ св. Николая.

Потом я рисовал коней, подражая находящимся на обертке сказки.

Это удивило не только товарищей, но и самого учителя. Все товарищи ученики просили написать им по какой-нибудь картинке. Это отчасти льстило моему самолюбию, а отчасти приносило материальную пользу, получаемую натурою: ученики начали носить мне яйца и сдобные пышки. Тогда же под каким-либо деревом на лугу я прочитывал ученикам какую-либо сказку или рассказывал из памяти: житие Алексея Божьего человека, Иосифа Прекрасного или какую-нибудь сказку.

Чрез все это я сделался между большинством учеников авторитетом. Они завидовали мне и начали ревностнее учиться: я более старательным не только указывал, но и учил по моей большой азбуке по-граждански. Учитель, а главное родители были довольны моим влиянием на товарищей, всегда в праздники посылали ко мне детей, а меня всегда угощали самым лучшим, что имели.

Когда мы начали с матерью обрабатывать данный нам клочок земли под огород, некоторые из учеников помогали нам.

Прозвищами, данными ими мне прежде «желтоколенец», «сухие голенища», преследовали меня только большие ученики из зависти. Такие-то несколько учеников больших и плохих меня часто преследовали, а иногда по-прежнему давали подзатыльники; но за это им жестоко доставалось от учителя и от моих товарищей-малышей.

Мать, видя мои успехи, говорила: «Вот видишь, Бог не оставляет тебя за то, что ты усердно молишься ему и слушаешь меня; ты теперь между учениками занимаешь первое место. Так будет и в дальнейшей жизни, и мне легче будет переносить горе, а может быть, ты на старости будешь мне помощник и кормилец».

Но надежде этой, как увидим ниже, не удалось осуществиться. Вероятно, учитель сказал об моих успехах и хорошем влиянии на учеников управляющему, и он как-то заглянул в школу и прежде всего заставил меня читать, и я, несмотря на страх, охватывающий меня всегда при виде его, почти бегло прочитал по-граждански, как тогда говорили, и по-церковному (по славянскому часослову).

Управляющий погладил меня по голове, похвалил, прибавил: он слыхал, что я усердно посещаю церковь, а потому буду архиереем, дал мне гривенник.

Радости моей и матери не было границ. С тех пор за мною осталось прозвище «архирея». В устах моих товарищей прозвище «архирея» обратилось в бранное слово с прибавлением «сухих, немазаных»[490], так как я был худ и тонок.

Рассказав о первых шагах моих в школе, я пропустил сказать о том, как я расстался с отцом.

Я после первого посещения был у него еще раза три или четыре. Меня возил к нему по ночам муж моей сестры берейтор, вероятно, по просьбе матери или по его доброте. Хотя действительно он был добрый человек, но он все-таки, когда привозил меня, получал от отца подарки деньгами и вещами.

При всяком свидании с ним он расспрашивал меня о всем, утирал текущие по щекам слезы; но в последнее свидание он по-прежнему горько плакал, а я в буквальном смысле ревел. Ни подарки его, ни конфекты, ничто меня не утешало. При выезде его я не был: мать сказала мне на третий день после последнего свидания, что отец уехал в Москву. Оттуда он маме писал часто и присылал небольшие деньги; потом письма приходили реже, а посылки совсем прекратились.

IV

Наша жизнь как обыкновенных дворовых. — Помощь трех женщин, прежних слуг матери. — Покупка коровы и постройка хлева. — Огород. — Ласковый поступок жены управляющего. — Жажда чтения, для удовлетворения ее исполняю обязанности пономаря. — Подарок «Священной истории» соседним помещиком. — Бесчеловечное наказание ученика и его брата конторщика за незначительные проступки.

Таким образом началась наша жизнь с матерью как обыкновенных дворовых, третьим семейством в третьем углу избы. Мать должна бы, подобно прочим нашим сожильцам, целую третью неделю рубить дрова, топить печку, щипать из осиновых, распаренных в печи кряжков лучину, светить ее в деревянном поставце с тремя железными в виде вил держаками.

Если бы не три вышеупомянутые женщины, пособившие нам при первом переезде в наш угол, и моя няня Павловна не помогали матери, то, конечно, она не могла бы выдержать всей этой тяготы. Они — эти женщины — запечатлелись в моей памяти, и я храню до сего времени отрадные воспоминания о них и буду говорить еще как о добрых феях.