Воспоминания русских крестьян XVIII — первой половины XIX века

Днем ловил рыбу удочкою или неводком, карасей, карпов, линей в озерах или заводях или же охотился с ружьем. Везде мне помощниками были лесные сторожа. Недалеко от Хопра был господский пчельник с хорошим подвальным омшаником и чистеньким домиком; пол в омшанике на лето высыпался песком. Это была моя летняя резиденция, тем более что управляющий поручил мне присматривать за пчельником. Хопер от усадьбы был верстах в 4–5; туда я ходил пешком и проводил там праздничный день, а иногда и два, и ночевал на пчельнике. После праздничных дней за мною присылали лошадь, так как я почти всегда возвращался с добычею, достаточною для стола управляющего и знакомых. Иногда ловилось так много рыбы и убивалось дичи, что остатки от взятой с собою в дом управляющего старик, лесной сторож, ходил по близким соседним помещикам и продавал, а попадавшихся больших сомов в 15–30 фунтов и до пуда продавали торговцам. Вырученные деньги шли на покупку пороха, дроби и рыболовных приборов. Я так пристрастился к этой охоте, что ездил из деревни Мокшанцевой верст за 15 на своей лошади, ставил и запирал ее в омшанике от оводов и комаров. И уже тогда в понедельник или после праздничного дня вставал до света, ехал через Софиевскуш контору, узнавал там наряд на будущую неделю и спешил на работу в деревню Мокшанцеву.

Эта охота, кроме приятного препровождения времени, приносила мне громадную нравственную пользу: чрез нее я избегал беспутного и даже цинического разгула праздничных дней среди испорченной до мозга костей дворовой молодежи обоего пола. Но и они в последнее время изредка начали ходить в тот же лес с выпивкою и молодыми солдатками и податливыми девицами, и мало того, что мешали мне отдаваться своим любимым занятиям и в тишине восхищаться природою, но я волей-неволей иногда принимал участие в их кутежах. Нельзя же было совершенно удалить себя от них, в особенности от А. В. Ежова, за оказанное им и его семейством внимание ко мне. Несмотря на мой внутренний протест, я его, как честного, доброго и отзывчивого на все хорошее, если не уважал, то не пренебрегал.

Чрез охоту я сначала познакомился, а потом и подружился с оригиналом — мелким помещиком Василием Андреевичем Птицыным, жившим в селе Бабарикине, где также жила его сестра с семейством, тоже мелкопоместная помещица, хотя была замужем за князем Бегильдеевым, и довольно состоятельный помещик Спицын. Но мой Василий Андреевич Птицын ничего общего с ними не имел, а скорее жизнь его была теснее соединена с его крестьянами. Помещик и крестьяне его имели почти все общее: крестьяне работали на помещика лишь на столько, чтобы заготовить хлеба, которого стало бы до нового — на содержание помещика и для выкорма двух-трех свиней и продать еще рублей на 200 для самых необходимых разных покупок, а сена и овса столько, чтобы прокормить двух коров и пару порядочных лошадей, бывших всегда в хорошем теле.

Домоправительницею была у него немолодая, но еще миловидная вдова-крестьянка. Крестьяне видели в нем скорее отца, нежели барина, были зажиточны, но что всего удивительнее — любили и слушались его, а это была редкость. В то время было общее мнение, — как только барин распустит бразды правления, то крестьяне начинают делать ему всякие пакости: тащить его имущество, рубить лес, делать потравы в хлебах и в покосе. Тут напротив: крестьяне берегли его имущество — хлеб и траву, как свою собственность, да она и была почти их собственностью. Чуть у какого-нибудь крестьянина недостает чего-нибудь, а у барина есть, то крестьянин тотчас получает нужное.

Хотя я должен забежать с рассказом на несколько лет вперед, но кстати должен сказать, что крестьяне после смерти своего барина получили все его имущество: землю, дом, скот и проч., заслужив от них благословение, а от племянников, детей княгини Бегильдеевой, — проклятие. Это я узнал после довольно длинного времени, после разлуки с ним, чрез письма знакомых, в коих уведомляли, что крестьяне поставили служить две заупокойных обедни в год по нем: в день рождения и в день смерти его.

Дорога к Хопру шла мимо его усадьбы, расположенной на берегу реки Пяши, а потому я всегда заходил или заезжал к нему, и он почти что всегда отправлялся со мною, хотя занимался одною рыбною ловлею и никогда ружье в руки не брал. Его в простонародье называли «белым барином», так как он был полный блондин, нюхал табак и носил круглую табакерку в трудовом кармане старомодного поношенного сюртука, отчего на грудовой части сюртука образовалось круглое пятно в величину табакерки. Он говорил в нос, рассказывая, как ему не далась наука, хотя он и кончил уездное училище. Его избрали заседателем в земский суд.

Он говорил: