Воспоминания. Том 2. Московский университет. Земство и Московская дума

Вскоре представился случай отменить и постановления о дворниках. Летом 1882 года государь приехал в Москву на Всероссийскую выставку. Я заранее получил от генерал-губернатора некоторого рода воззвание к патриотизму Думы с вопросом, не пожелает ли она с своей стороны сделать что-нибудь для охраны его величества. Весь этот вопрос об охране я считал глупыми пустяками, выдуманными легкомысленными людьми, которые желали выслужиться, а потому не хотел брать на себя никакой инициативы. В это время приехал ко мне один из старообрядческих заправил, Шибаев, с предложением устроить охрану совокупными силами. Я отвечал ему, что совершенно понимаю их положение: будучи несправедливо теснимы, они желают выражением верноподданнических чувств и преданности царю получить какие-нибудь облегчения. Но мы вовсе не находимся в тех же условиях и не желаем соваться вперед с предложениями, которые в сущности смысла не имеют. Если полиции нужно содействие, мы не откажемся; но предлагать свои услуги помимо полиции, значит показывать к ней недоверие и брать на свою ответственность охрану государя, чего мы ни в каком случае сделать не можем. Я прибавил, что и руководить этим делом у нас некому. Неизвестным нам лицам из Петербурга мы не доверяем и не желаем им подчиняться. Из местных же властей, на кого мы положимся? На Александра Александровича Козлова? или на Василия Степановича Перфильева, или, может быть, на вице-губернатора Ивана Ивановича Красовского? Он расхохотался и спросил меня, знаю ли я графа Алексея Павловича Баранова? Это был молодой товарищ прокурора. Я отвечал, что знаю и тем менее имею причину считать это дело серьезным. На том мы и расстались. Когда назначен был день приезда царской фамилии, я поехал к генерал-губернатору и сказал ему, что мы никакого заявления не сделали, ибо не можем принять на себя ответственность за охрану государя: если доверяют нашему вызову, он приедет в Москву и что-нибудь случится, вина падет на нас. Но мы всецело ставим себя в распоряжение князя, как начальника столицы, если ему нужно наше пособие, то мы готовы. Он прислал в этом смысле конфиденциальное воззвание; я собрал всех гласных на частное совещание. Многие из самых почтенных людей Думы вызвались добровольно участвовать в охране; старшиной был выбран Иван Кузьмич Бакланов. Все это, как я ожидал, вышло чистою комедией. Никакой нужды в этой охране не было, и Бакланов с негодованием рассказывал мне о способе обращения с ними полиции. Наконец, в самый день отъезда государя, сидя в Управе, я в два часа пополудни получил извещение от генерал-губернатора, что все участвовавшие в охране должны в три часа собраться в здании выставки, на Ходынском поле, что государь будет их благодарить. Разумеется, исполнить это в такое короткое время было невозможно. Князь об охране совсем забыл, и это была не более, как отписка. Проводив царственных гостей, я на следующее утро отправился к князю Долгорукому и представил ему, что гласные могут считать себя обиженными. Мы не хотели соваться вперед с заявлениями, а поставили себя вполне в его распоряжение; по его вызову многие почтенные гласные пошли в охрану, – он лишил их даже случая лично представиться государю и получить от него благодарность. «Я вам выхлопочу благодарность», – сказал он. «Этого мало, – отвечал я; – им было бы лестно видеть самого государя и получить от него благодарность; а бумага не имеет ровно никакого значения. Теперь есть только один способ поправить дело: вы можете изъявить благодарность от себя, облегчивши обязательные постановления. Теперь есть к тому прямой повод: государь уехал, все обошлось благополучно, и нет никакой причины удерживать строгие меры. Вам не нужно даже отменять свои постановления; вы можете просто, в виду успокоившегося положения, поручить обер-полицеймейстеру войти в переговоры с городским управлением на счет возможных облегчений». Долгорукий чувствовал себя кругом виноватым и на все согласился. Я созвал в Управу нескольких гласных, в том числе Охлябинина и Герье, которые все более ратовали в Думе; приехал Козлов, и всех дело было устроено к общему удовольствию. Гласные, участвовавшие в охране, получили конфиденциальную благодарность, над чем не мало смеялись.

Так уладилось это дело. Как видно, мы с князем Долгоруким жили в миру. До самого конца у нас не было никаких столкновений и он всегда старался быть очень любезным. Но я хорошо знал, что он меня недолюбливает. Ему нужен был лакей, а я был независимый человек, с которым надобно было считаться. Стараясь устранить всякие столкновения и шероховатости, я был далеко от тех угождений, которые более всего его пленяли. Я ему не льстил и считал несовместным со своим достоинством ездить встречать и провожать его на железную дорогу. Он меня терпел и даже старался со мною ладить, пока он думал, что я крепко стою в высших сферах. Но летом 1882 года совершилась перемена министерства, которая поставила меня в совершенно другое положение.

На место Игнатьева министром внутренних дел был назначен граф Толстой.