Воспоминания. Том 2. Московский университет. Земство и Московская дума

Признаюсь, я в то время не верил, чтобы такое управление могло быть продолжительно. В виду страшной энергии, которую проявили разрушительные элементы после катастрофы 1 марта, казалось, едва ли будет достаточно всех сил русской земли, чтобы побороть все возрастающее зло. К внутренней неурядице присоединялось и напряженное внешнее положение. При громадных вооружениях Европы, ежеминутно можно было опасаться, что вспыхнет война, в которую мы волею или неволею будем вовлечены, и которая потребует от России неизмеримых жертв. При таких условиях выбор Толстого представлялся мне еще большим безумием, нежели возложение иностранных дел на ограниченного и дряблого Бирса и назначение ничтожнейшего полишинеля Делянова министром народного просвещения. Худшей комбинации нельзя было вообразить.

Все это я высказал в разговоре с Победоносцевым, который летом 1882 года приезжал на выставку и остался в Москве после отъезда царской фамилии. «Вы – единственный серьезный человек из всех окружающих царя, – сказал я ему; – вам он всего более доверяет. Вас, поэтому, Россия считает всего более ответственным за то, что совершается, с вас мы, русские люди, вправе требовать отчета. К чему вы нас привели? После 1 марта все единодушно готовы были столпиться около престола и следовать каждому мановению царя. А теперь в какое вы нас поставили положение? Вы окружили престол грязью, так что он весь ею обрызган; вы вытащили из тьмы всякое отребье и вверили ей управление Россией. Все порядочные люди принуждены отвернуться с негодованием. Вы восстаете против земского собора, но вы нас насильно наталкиваете на земский собор». «Земский собор, это – хаос!», – воскликнул он. «Знаю, что это хаос, – отвечал я; – но из хаоса выходит новый мир, а из гнилого дерева ничего не выйдет, кроме разложения». «Да кто же вам его даст?» Я схватил его за плечо: «Возьмем, Константин Петрович, возьмем. И для этого не нужно нам двинуть пальцем, достаточно сидеть открывши рот, и все будет в него падать само собою. Неужели вы в самом деле воображаете, что вы с вашею петербургскою гнилью в состоянии вывести Россию на правильный путь?»

Говоря таким образом, я, конечно, имел в виду не дряблое русское общество, которого раболепство постоянно приводило меня в негодование, а те подземные силы, которые проявились с такою ужасающею энергиею и которые требовали отпора. Но я рассчитывал на неведомый мне элемент. Мог ли кто-нибудь предугадать, что и эти разрушительные силы улетучатся так же, как улетучились дворянские конституционные поползновения и все общественное движение 60-х годов, как улетучиваются вообще все увлечения русского общества. Народная пословица гласит: «на то щука в море, чтобы карась не дремал». Щука оказалась неважная; удалось их несколько выловить, и огромный русский карась задремал в болотной тине, позволяя ползающим по нем насекомым питаться его плотью и кровью. И будет он дремать, пока какая-нибудь новая катастрофа, внутренняя или внешняя, не пробудит его от постыдного сна. И тогда вдруг на совершенно неприготовленное к тому общество навалится и земский собор и, пожалуй, состряпанная кем-нибудь наскоро конституция. Никто, конечно, не поручится за то, что в одно прекрасное утро замолкнувший на время нигилизм не воспрянет с новою силой. Вогнанная внутрь болезнь разъедает организм и проявляется внезапно, в ужасающих признаках. Но скоро ли наступит неминуемый кризис? Все человеческие расчеты оказываются тщетными, когда смотришь на современное напряжение Европы, которое, казалось бы, не может длиться и которое, однако, тянется год за годом в течение двадцати лет, и не предвидится ему конца. Чувствуется, что пора наконец очиститься удушливому воздуху, который сделался невыносим; но когда соберется гроза? и что она за собою принесет? Можно предвидеть страшные катастрофы, погибель миллионов людей, но не видать еще ни малейшего облика того светлого мира, который водворится по миновании бури. Наши потомки увидят лучшие дни, а мы доживем разве только до разрушения.

Победоносцев уныло слушал мои негодующие упреки. Он считал меня безвозвратно погибшим человеком. После этого внешние отношения сохранились, но дружеская связь порвалась навсегда.