Воссоединение

– Просто забудь об этом, хорошо? – сказала она, встала и отнесла тарелку в кухню. Там она встала возле кухонной стойки, спиной к нему, как если бы ей было невыносимо на него смотреть.

– Как я могу забыть, когда ты вот так стоишь? У тебя аж пар из ушей валит! – Он рассмеялся. – Ты ведешь себя смехотворно, Джен, это всего лишь какая-то пицца.

Она развернулась и посмотрела на него, в глазах ее был настоящий ад, и он пожалел, что засмеялся.

– Дело не в чертовой пицце! – завопила она, и он пригнулся, потому что кусок этого продукта-виновника полетел в него. Кусок приземлился прямо томатным соусом на диван. Он почувствовал, что лишился дара речи; он был потрясен, он никогда не видел, чтобы она так себя вела, так вздорно, так по-детски.

– Господи, Джен, какая муха тебя укусила?

И тогда она разразилась слезами, отчего он по-настоящему вышел из себя. Он терпеть не мог, когда девушки так поступали: вели себя вздорно, а затем плакали, чтобы тебя уесть. Такое поведение было свойственно Лайле, но не Джен. Он прошел мимо нее в кухню, не прикоснувшись к ней и не попытавшись ее утешить, взял со стойки тряпку и вернулся в комнату, чтобы убрать беспорядок.

– Дело не в пицце, – всхлипывала она, – дело не в этом.

– Хорошо, тогда в чем, скажи на милость, – пробормотал он, яростно пытаясь отчистить пятно на диване и только втирая грязь в ткань. – Я не умею читать чужие мысли, черт возьми.

И тогда она разразилась этой невероятной тирадой; это взялось неизвестно откуда, он с трудом верил своим ушам.

– Дело в тебе, – кричала она. – Ты всегда все делаешь по-своему. О чем бы ни шла речь: о том ли, что мы будем есть на ужин, или где мы будем проводить Рождество, когда и где мы будем путешествовать, когда поженимся, сколько чертовых детей заведем. Все это решаешь ты. У меня такое чувство, что я больше ничем не управляю. Я чувствую себя твоей проклятой женой! – Она выплюнула в него последнее слово, в гневе выскочила из комнаты и бросилась вверх по лестнице, а потом скрылась в спальне, изо всех сил хлопнув дверью.

Он остался сидеть, ошеломленный. Дело было не просто в несправедливости, дело было в злобности. Его проклятой женой? Она чувствует себя его проклятой женой? Как будто это было что-то мерзкое. Он взял свою тарелку с недоеденным куском пиццы, трясущимися руками отнес ее на кухню и там выбросил пиццу в мусорное ведро. Ему просто кусок не лез в горло. Он постоял там некоторое время, вцепившись руками в кухонную стойку, чувствуя, как его потрясение превращается в гнев.

Он стремительно бросился вверх по лестнице и распахнул дверь спальни, так что дверная ручка врезалась в стену. Она сидела на кровати, глядя в окно. Она не повернула головы, даже не вздрогнула.

– Я думал, что ты хочешь быть моей проклятой женой, – сказал он, изо всех сил стараясь, чтобы голос звучал негромко и ровно. – Я думал, что ты хочешь иметь от меня чертовых детей. Я думал, что ты хочешь меня, хочешь быть со мной, хочешь за меня замуж. А теперь ты говоришь об этом как о тюремном заключении. – Она ничего не ответила и вновь даже не повернулась. Повисло молчание. Но пока он стоял там, в дверях, положив руку на дверной косяк, стараясь успокоиться, он почувствовал, как гнев спадает и его охватывает отчаянная грусть. Почувствовал страх. – Ты меня больше не любишь, Джен? – спросил он, но ему было страшно услышать ответ, поэтому он поспешно развернулся и закрыл за собой дверь. Схватил в холле куртку и вышел из дому.

Когда он вернулся домой после закрытия пабов, она была уже в постели. Ее глаза были закрыты, но он знал наверняка, что она не спит. Он забрался в постель и лег рядом с ней, не сводя глаз с крошечной родинки между ее бледными лопатками, которую так любил целовать. Он хотел, чтобы она повернулась к нему, обвила его руками, извинилась. Но она этого не сделала. В конце концов он уснул.

Он встал рано, чтобы закончить упаковываться; в девять ему нужно было быть в аэропорту Гатвик. Он принес Джен чашку чаю, поставил на прикроватную тумбочку. Глаза ее оставались закрытыми. Когда ему пришла пора уходить, он долго стоял в дверях, точь-в-точь как накануне, когда задал ей вопрос, на который она не ответила.

– Мне надо идти, – сказал он, и она рывком села в кровати.

– Конор, – тихо сказала она, – пожалуйста, прости. Подожди уходить. Мне очень жаль. Мне так жаль. Я просто почувствовала…

– Я опоздаю на самолет, – резко оборвал он ее. Конор был раздражен, потому что она знала, что он должен идти, и если она хотела поговорить, если действительно хотела с ним помириться, она могла сделать это раньше.

– Пожалуйста, – сказала она слабым, напряженным голосом.

Он покачал головой.

– Я не знаю, что с тобой происходит, Джен. Похоже, что я один прилагаю усилия. И похоже, что бы я ни делал, все выходит не так. – Он подхватил дорожную сумку и, поворачиваясь, чтобы идти, увидел выражение ее лица. Он понял, что она сейчас заплачет, и в эту секунду решил, что не будет ее утешать.

Он ушел, не поцеловав ее на прощанье.