Восстание

— И впрямь бьется, к чему бы…

Санька долго глядел на щучье сердце, морщил лоб и косматил выгоревшие на солнце волосы. Потом он сердито нахмурился и сказал:

— Ни к чему оно бьется, без пользы… Пойдемте уху заправлять.

«Ни к чему оно бьется…» — повторил Никита, вздохнул, поднялся на ноги и заковылял домой.

У крыльца его встретил Егор Матвеевич.

— С чего смурной такой? — спросил он, сразу заметив, что Никита не в духе.

Никита махнул рукой:

— Надоело…

— Чо надоело-то?

— До коих же пор так без дела сидеть буду, на чужих харчах? Хоть бы ты работу какую мне дал…

— Дурак, — сказал Егор Матвеевич. — Кака же тебе работа? Кого ты работать можешь? Эко дело, прости господи. Или сызнова ногу бередить надумал? Ни к чему тебе работать, без тебя управимся. Сиди да грей ногу, покеда в солнце жар есть…

— С такого сидения чего не надумаешь… — послышался из-за двери сердитый голос Марфы Петровны. — Все один да один. Даве ему сказывала: пошел бы к девкам, взыграл бы, песню бы с ними спел…

2

Осенью, когда у Никиты зажила раненая нога, Федотов взял его с собой на охоту.

Держа коней голова к голове, они ехали верхами по лесной дороге, ведущей в охотничьи угодья, еще летом облюбованные Егором Матвеевичем.

Дорога была ненаезженная, бугристая, без колеи, переплетенная выступающими из-под хвои и старого листа оголенными корнями елей.

Солнце еще не вставало. По-утреннему пасмурный лес то расступался небольшими прогалинами, то чернел, сдвинувшись плотной стеной, и там деревья стояли, так близко прижавшись одно к другому, и так цепко переплетались ветвями, что без топора путнику трудно было бы пробраться сквозь их тесную толпу.

Дорога петляла по лесу от пашни к пашне и к сенокосам у болотистых ручьев. Собаки, повизгивая и беспокойно оглядываясь по сторонам, бежали за лошадьми. Освобожденные для охоты от надоевших чурбаков, они торопились начать травлю и с мольбой поглядывали на всадников.

Краснопегая сука, свалив набок голову, смотрела вверх, словно стараясь заглянуть в глаза своему хозяину, виляла хвостом и негромко потявкивала, просясь в лес.

Не обращая на собак никакого внимания, Егор Матвеевич дымил трубкой и лохматил пятерней клочковатую рыжую бороду. Он не мог утаить свою радость — радость охотника, впервые выехавшего в лес на охоту после скучного лета, и посмеивался, щуря глаза на всходящее солнце.

— А нукось, Никита, заглянем. Может, глухарь ненароком залетел, — крикнул он Нестерову и круто повернул лошадь к показавшемуся за редкими деревьями жнивью. — Наша пашенка здесь…

Собаки бросились было вперед, но Егор Матвеевич освистнул их и, подняв плеть, погрозил им.

Собаки остановились у дороги и притихли, прячась одна за другую.

Егор Матвеевич неторопливо слез с лошади и, ведя ее в поводу, пошел по высокой ржаной стерне к разбросанным там и тут бабкам снопов. Ближние к лесу бабки были толще других и походили на широкие круглые тумбы.

— Не иначе, шевелил, — крикнул с хрипловатым самодовольным смешком Егор Матвеевич, подходя к снопам. — Ей-богу, шевелил…

Никита заторопил коня вслед Федотову.

Теперь он разглядел ближние к лесу бабки — все они были глухариными ловушками. Нетолстые высокие снопы, не больше пяти четвертей в обхвате, крепко, как метлы, стянутые соломенными скрутами, тесными кружками стояли на ровных срезах. Глухие колодцы внутри сноповых кружков сверху были прикрыты колосьями, скрывающими провал.

В одной из снопяных бабок раздавался неясный шорох.

— Попал, шелестит… — сказал Егор Матвеевич, разбирая колосья у бороды снопов.

В отверстие Никита увидел сидящего на дне колодца большого тяжелого глухаря. Он ворочался, не в силах расправить крылья, сжатые стенками колодца, и сердито разевал черный толстый клюв.

— Матерущий, — сказал Егор Матвеевич. — Без мала полпуда потянет. — Он запустил руку между снопов. Глухарь взъерошил перья и зашипел по-змеиному. — Пугает, — усмехнулся Егор Матвеевич. — Ишь, ощерился… Умная птица, а к тому же дурак. Ну, к чему, скажи, на снопы садился, когда кругом простор такой? Нет, все норовит повыше, чтобы дальше видать было. Прямо на землю никак не сядет. Допрежде оглядится, как надо, потом спорхнет. Далеко-то видит, а под носом ни-ни. Одно слово — глухарь…

Егор Матвеевич вытащил руку и, словно ему стало жалко попавшего в ловушку глухаря, свел у переносицы брови. Лицо его стало грустным и задумчивым.

— Ну, что мы тепереча с ним делать будем? — сказал он, не то спрашивая совета у Никиты, не то рассуждая сам с собой. — На седло возьмем либо здесь оставим, пусть до времени посидит? Назад поедем, прихватим?

— Пусть сидит, — живо ответил Никита, которому не хотелось возиться с глухарем. — К чему его нам с собой таскать…

— Верней, что так, — сказал Егор Матвеевич и, снова прикрыв колосьями провал в бабке снопов, поднял ногу в стремя.

Всадники миновали тот участок леса, в котором были разбросаны крестьянские пашни, и углубились в тайгу. Дорога сразу сузилась, превратившись почти в тропу. Ехать в два коня по ней стало тесновато, и пришлось пустить лошадей гуськом.