Восстание

У окна за крохотным столиком, на котором стоял маленький чайник и стакан с крепким, черным, как смола, чаем, сидел плотный большеголовый человек в защитных генеральских погонах. Его обветренное и загорелое лицо было багрово-красным, словно он только что вышел из жаркой бани. Это был генерал Пепеляев.

Он тяжело приподнялся в кресле и жестом указал Грэвсу на стул против столика. Однако Грэвс не пожелал заметить пепеляевского жеста и остался стоять.

— Генерал Дитерихс успел предупредить вас о моем, приезде? — спросил он.

Пепеляев взглянул на Морея, и тот поспешно перевел на русский язык английские слова Грэвса.

— Предупредил, — сказал Пепеляев, кашлянул в руку и снова опустился в кресло.

— Могу я получить конвой для поездки по фронту? — спросил Грэвс.

Морей перевел.

Пепеляев исподлобья взглянул на Грэвса, сверкнув слишком яркими в темных глазницах белками глаз, и лицо его вдруг стало обиженным.

— Не располагаю солдатами, — сказал он.

Грэвс выслушал перевод Морея и поднял брови.

— Не располагаю солдатами, — повторил Пепеляев, опустил голову и принялся помешивать чайной ложечкой в стакане.

Грэвс удивленно взглянул на Пепеляева, потом на Морея, потом снова на Пепеляева. Он был озадачен. Что крылось под нарочитой грубостью этого краснолицего генерала? Почему он забыл правила элементарной учтивости? Обида? Желание отделаться от непрошенного и назойливого инспектора? Или, может быть, он хотел вызвать Грэвса на откровенный разговор и ожидал, что тот спросит: «Как это могло случиться, что вы — командующий армией — не имеете солдат для конвоя?» Может быть, он ожидал именно такого вопроса, чтобы, отвечая, оправдаться в военных неудачах и обвинить других: верховного главнокомандующего Колчака и ставку, которых он считал виновниками разгрома его армии. Может быть, он ждал расспросов, а потому и напустил на себя вид обиженного, негодующего и ожесточенного человека? Может быть, это была просто уловка?

Все это промелькнуло в мозгу Грэвса, однако он ни о чем не стал расспрашивать Пепеляева. Он не был уполномочен вести с белыми генералами разговоры о верховном правителе и, вспомнив слова Эмерсона о пепеляевской оппозиции Колчаку, сказал:

— Значит, мне придется обойтись своим конвоем?

Морей перевел.

Лицо Пепеляева стало совсем багровым, и на скулах появилась синева. Даже руки генерала покраснели. Он сильнее насупился, неловко заерзал в кресле и пробормотал:

— Придется…

Грэвс обернулся к Морею.

— Капитан Морей, — сказал он. — Спросите генерала о машинах.

Морей спросил.

— И машин у меня нет, — сказал Пепеляев и отхлебнул из стакана глоток чая. — У меня ничего нет…

Грэвс несколько секунд молча смотрел на Пепеляева, потом сказал:

— Сожалею, что у вас не нашлось для меня ни машин, ни солдат… Но я должен выполнить приказ и поеду на собственном «кадилаке», посадив в него столько конвоя, сколько уместится…

Морей смотрел в пол. Видимо, он сейчас тяготился своей ролью переводчика.

Грэвс повернулся и пошел к двери, в наступившей тишине слыша, как позвякивает о стекло стакана чайная ложечка генерала Пепеляева.

— Они, кажется, все перессорились, — сказал он ожидавшему его на перроне Эмерсону. — Все перессорились — это плохой признак…

Вытянутое, с тонким носом и выдающейся вперед челюстью лицо Грэвса помрачнело. Сейчас он был похож не на генерала, собирающегося инспектировать войска фронта, а на банкира, получившего сообщение о полном банкротстве его конторы.

8

Поездка на фронт не развлекла и не успокоила Грэвса. Он не нашел той армии, которая была способна перейти в контрнаступление. Он проехал от Ишима до Петропавловска, он виделся со всеми командующими, и везде было одно и то же: уставшие войска, батальоны в сто штыков, солдаты, ненавидящие своих офицеров, и офицеры, боящиеся своих солдат. Армия еще не оправилась от удара под Челябинском, и сосредоточение войск, о котором говорил Дитерихс, было больше похоже на продолжающийся отход.

Он вернулся в Омск озабоченным. Что мог он предложить Моррису? Чем можно было заставить белых солдат драться? Как пополнить поредевшие полки Колчака? Он был раздражен и негодовал на всех: и на солдат, и на колчаковских генералов, и на самого верховного правителя Сибири. Их он считал виновниками отступления и всех бед на фронте. Они не удержали Сибирь, и Сибирь теперь ускользала. Нужно было что-то делать, что-то немедленно предпринять, чтобы удержать ее. Но что? Заменить Колчака Гайдой или Хорватом, или Семеновым? Снова вытащить на политическую арену эсеров? Что?