Восстание на Боспоре

– Он нездоров, государь, обременен делами. Да и зачем ему доказывать несомненную истину? Уж не эта ли девка Гликерия убедила тебя в его виновности? Она ведь такая же племянница Саклею, как и я. Да! Он держит эту наглую девку для себя. Ведь его жена больна. Но у него спор из-за нее с сыновьями. Алцим не хочет уступить ее ни отцу, ни Атамбу. А она набивает себе цену. Пусть не мой отец, а она попробует оправдаться.

– Гм… – покраснел царь, – я впервые слышу такое. Саклей – старик. Девушка еще так молода.

– Ого! Она красится и мажется, чтобы скрыть следы развратной жизни!

– Когда она успела вести такую жизнь? И при чем здесь Атамб, если его и в городе-то нет?!

– В том-то и дело, что она была в преступной связи с Атамбом еще в дни наших брачных торжеств в Фанагории. Да! Это мне сообщили верные люди. Она и сейчас вспоминает его.

– О! – Царь опустил глаза, не желая встречаться взглядом с женой. – Дело давнее, Гликерия тогда была еще подростком, еле отрастила косу.

– Она развратница и хамка с детских лет! В этом весь ужас. Она, говорят, и рабами не брезговала. Гетера рыночная! Ты еще узнаешь ее!

Перисад, при всей его легковерности и подозрительности, не мог принять за истину эти грязные сплетни. Но они оставили след в его душе.

– Так Саклей хочет взять ее к себе на ложе? – не удержался он.

– Уже взял!.. Спроси его. Хоть он хитер и вероломен, но не посмеет лгать царю в глаза.

– Я спрошу его, – пробормотал раздосадованный Перисад.

3

К воротам акрополя, освещенным осенним солнцем, подошла группа народных представителей и магистратов, возглавленных новоизбранным стратегом Саклеем, сыном Сопея. За ним следовала шумная толпа горожан.

По решению собрания вместе с выборными шла Гликерия, как живая свидетельница беззаконий Карзоаза, жертва его вероломства. Ее сопровождал Алцим, одетый в броню. Пыль серыми пятнами оседала на подол ее чрезмерно длинного одеяния, неудобного при ходьбе.

Девушка несколько раз наклонялась и встряхивала край своего театрально пышного хитона и с неудовольствием поглядывала на юношу.

– Зачем твой отец нарядил меня в этот саван? – ворчала она к великой досаде Алцима. – Право, мне стыдно в нем. Будто я поднялась с одра болезни или бежала с кладбища.

– Потерпи, Гликерия, – умолял ее сын Саклея, – а главное – меньше говори. Народ смотрит на тебя. Еще неизвестно, как царь отнесется к тебе.

– Я могла бы выступить перед народом и царем в обычном одеянии. В котором меня видели на охоте.

– Что? В охотничьем мужском кафтане и шароварах? Тогда ты уже не походила бы на Афродиту Небесную. И народ по-иному встретил бы тебя.

– Тогда меня признали бы за Артемиду Охотницу. Эта богиня более по душе мне, чем жеманная Афродита.

– Не кощунствуй! Богиня любви обидчива и может покарать тебя!

– Меня уже покарала судьба. За что только – не знаю.

По обычаю, Саклей поднял посох, постучал в ворота акрополя и поклонился, символизируя этим просьбу и смирение. Царь волен был решать, как поступить – утвердить или отвергнуть решение собрания и его избранников.

– Во дворец я зайду один, – обратился Саклей к представителям народа, – потом и вас вызовут. А ты, – он снизил голос до полушепота, обращаясь к девушке, – тоже зайдешь, когда скажут, только держи себя достойно, без солдатских ухваток и словечек. Здесь не сарматская степь, и не лагерь твоего покойного отца. Эх, не успел я научить тебя держаться перед лицом царя и царицы.

Гликерия с видом покорности склонила голову. Ворота открылись. Все вошли внутрь акрополя и медленно приблизились к колоннаде дворцового крыльца-галереи, на котором застыли как изваяния вооруженные стражи.

В обычное время Саклей просто прошел бы во дворец, но сейчас он явился как представитель народной воли и должен был соблюдать принятый церемониал.

Гликерия в белом одеянии, с розами на золотых волосах и здесь привлекла всеобщее внимание. Все, кто толпился около или проходил мимо, невольно устремляли взоры на девушку, одетую не то жрицей, не то богиней для театрального представления. Она же, ступив на серые плиты широкого двора, окруженного крепостными стенами, почувствовала необычный трепет при виде колонн с аканфами на капителях, лепных фронтонов, украшенных акротериями, мраморных лестниц и арок дворца – средоточия высшей власти Боспора на протяжении веков.

«Вот он, дом Спартокидов, – с чувством невольной робости подумала она, – для благополучия и счастья которого мой отец всю жизнь скитался по степям, отражая удары варваров, проливая чью-то кровь, и наконец сложил и собственную голову!»

Она оглянулась, желая что-то сказать Алциму, но тот беседовал с Фением и не заметил ее жеста. Откупщик Каландион, морской купец Асандр и другие изображали на лицах почтительное внимание и терпеливо ожидали своей очереди предстать перед царем.

Все здесь выглядело значительным и каким-то сурово-торжественным. Казалось, эти храмы, богатые порталы, колоннады и узкие окна смотрели на народных представителей с выражением надменного превосходства.