Читаем Восстание на Боспоре полностью

Толпа, притихнув на миг, вздохнула восхищенно как один человек. И никто уже не сомневался, что все сказанное этими прекрасными устами может быть только истиной. Люди пожилые стали приглаживать волосы, оглядывать свои одеяния, молодые выпячивали вперед грудь и разгоревшимися глазами, казалось, хотели притянуть к себе волшебную деву, едва веря, что она сотворена не из пены морской, а из плоти и крови, как и они сами.

Но вот она раскрыла алые губы, сверкнула ровными зубами, и ее голос, сильный и уверенный, прозвучал на площади подобно удару гонга. Она в коротких словах подтвердила все сказанное Саклеем и, подняв свои лилейные руки, обратилась к народу с трогательной просьбой защитить ее, поддержать, не оставить одну в несчастье.

Кто не хотел бы стать защитником и покровителем этой белой лебеди, принявшей человеческий облик? Сам Саклей любовался ею и торжествовал в душе, довольный своей выдумкой. Выведя Гликерию на трибуну, он сумел пленить душу пантикапейского демоса, оживил в его воображении прекрасные мифы древней Эллады, столь дорогие сердцу каждого грека-колониста. И тут же его кольнуло в грудь, когда он обратил быстрый взгляд на Алцима, сопровождавшего Гликерию. Острое лицо сына с пятнами румянца на щеках как бы окаменело, отразив одно чувство немого восторга, обожания, с которым он смотрел на живую богиню. Когда девушка протянула к народу руки, умоляя о поддержке, глаза Алцима наполнились влагой и невольные слезы скатились на бронзовый панцирь, оставляя на щеках две темные дорожки.

«Эка! – в неудовольствии заметил про себя лохаг. – Эка развезло его! Не иначе как он запутался в золотой сети этой девки, как глупый сазан в рыбачьей гангаме».


* * *


Крики толпы доносились до самого акрополя и терзали слух Алкмены. Перисад угрюмо прислушивался к гневному голосу народа. Он стоял на одной из башен акрополя и наблюдал, как растет толпа полноправных граждан Пантикапея, ссориться с которыми сейчас, в годину неудач, было бы невыгодно.

Но когда появился Олтак и доложил, что экклезия выбрала новым стратегом города Саклея, сына Сопея, и что толпа представителей идет в царскую ставку для утверждения народного решения, Перисад заволновался и приказал одеть себя в торжественные одежды. Он не ожидал такого решительного хода от старого Саклея. Теперь последний еще более усиливал свое влияние на дела государства и получал право говорить с царем не только как его военачальник, но и как представитель народа.

Однако такой выбор собрания не мог вызвать со стороны царя особых возражений. В конце концов, лохаг являлся самым деятельным помощником в государственных делах, по-настоящему радел об интересах державы. Он не в дружбе с Алкменой, так это и понятно – ведь Карзоаз на самом деле ведет себя оскорбительно и вызывающе. Фанагорийскому вельможе надо противопоставить сильного человека, каким мог быть только Саклей.

После охоты и угощения в Саклеевом имении и встречи с золотоволосой племянницей хозяина Перисад с большей твердостью стал противостоять упорству супруги и сделал явный крен в сторону Саклея. Алкмена чувствовала это, распаляла свою душу ненавистью, строила жестокие планы против Саклея и неожиданной соперницы – Гликерии.

2

Царственная чета, облаченная в тяжелые парадные одежды, готовилась встретить народных представителей. Стоя на возвышении в центре зала, супруги, казалось, сосредоточились на созерцании мраморного алтаря, на котором жрецы раздували угли, а потом сыпали на них душистые смолы. Синие струйки дыма вытягивались к потолку, расписанному золотом и киноварью, наполняли зал голубым туманом. Вдоль стен стояли неподвижно аристопилиты в складчатых гиматиях, дальше стража с копьями и мечами, грамматы и архиграмматы с вощаными дощечками и стилами, придворные гадатели и жрецы всех храмов.

Бормотание священнослужителей у алтаря, удушливый бензойный дым должны были создать у присутствующих настроение особой торжественности и близости к бессмертным богам. Царь и царица что-то шептали, иногда делали движения руками, видимо обращаясь к милости небес. За ними следовали и знатные люди, поминая всех богов олимпийских, начиная с Зевса. Однако, если бы они могли слышать, о чем говорят царь и царица, то узнали бы истинную причину скорби, отраженной на лице Алкмены.

Царица хмурила черные брови, и ее огромные глаза то вспыхивали, то потухали, соперничая в блеске с бесценными самоцветами на ее серьгах, начельнике и диадеме. Она говорила Перисаду о том, что сейчас терзало ее душу, стараясь сдерживать себя:

– О государь! Подлый старик возвел напраслину на моего отца, на меня, царицу Боспора, а сейчас без твоего ведения добился избрания в стратеги. Он рвется к власти, оскорбляет своим поведением меня, отца моего и тебя! И неужели ты согласишься с этим избранием?

– Успокойся, Алкмена, – так же полушепотом отвечал царь, – я никому не позволю оскорблять тебя. Но почему бы твоему отцу не прибыть в качестве умоляющего в храм Зевса Пантикапейского, а потом, стоя передо мною на коленях, не доказать свою невиновность?

Перейти на страницу:
Нет соединения с сервером, попробуйте зайти чуть позже