Восстание на Боспоре

Человек что-то сказал, и ретивый скакун сразу успокоился. Издав легкое ржание, он вытянул шею и стал тереться мягкими губами о протянутую ладонь.

– Помнит он тебя, – заметили конюхи, переводя дух, – не забыл.

– Где забыть, – качнул головой человек, – ведь мы с ним в Фанагории всех удивили на ристалище! Я благодаря его ногам получил на голову дубовый венок и свободу.

– Верно, верно, – со вздохом заметил один из конюхов, – ты свободен. Эх!!

Заметив на крыльце хозяйку, раб осекся, замолчал. Человек не спеша пошел в сторону. На нем были надеты неплохой, но полинялый кафтан, обшитый аграмантом, войлочный колпак. Гликерия окликнула его строгим тоном. Он повернул лицо с чертами правильными и крупными. Бледность и худоба выдавали его физическое нездоровье.

– Подойди сюда!

– Слушаю, госпожа!

– Мой конь знает тебя! Ты ездил на нем? В Фанагории?

– Истинно так, благородная госпожа! Ты должна помнить меня, как и я помню твою скачку с девушками на степных конях.

– Ты был тогда рабом?

– Верно. Был рабом и царским конюхом.

– Ты друг этому… Савмаку?.. Вы тогда вдвоем были, не так ли?

– Да, госпожа, мы друзья с ним.

– Поразительно! Выходит, тогда на ристалище с нами состязались не благородные юноши, а рабы да воины. Как имя твое и что ты здесь делаешь?

– Зовут меня Лайонак, госпожа. Я вольноотпущенник и конюх царя. Но провинился, получил свою долю мук и палок. Хотели еще пытать, да не нашли, за что. Царь смилостивился и освободил меня от дыбы. Но из конюхов меня выкинули, теперь я бродяга, бездомный нищий. Свободный человек, имею право умереть под забором от голода. Один Альбаран не забыл меня. Да еще Савмак. Но и его, беднягу, истерзали и выбросили в порт, работать вместе с рабами.

– Истерзали? – вспыхнула девушка словно в испуге. – За что же?

– Нашли, за что. Одного господина по зубам ударил. И поделом!

Девушка опустила глаза, задумалась. Потом, сообразив что-то, произнесла:

– Ты – отличный наездник. Я помню, как ты прекрасно делал повороты и прыгал через костер. А сейчас мог бы?

– Сейчас – нет. Ослаб после пытки, да и не ел досыта уже месяца два. А если бы окреп – мог бы показать, как надо в седле сидеть! Господина Алцима я учил верховой езде.

– Не хвались, не хвались, Лайонак, – проворчал недовольным голосом Алцим, появляясь за спиной Гликерии. – Я до тебя неплохо сидел в седле и управлял любой лошадью.

– Не совсем, господин. У тебя были слабые ноги, и ты набивал себе зад…

– Замолчи! Ты принудишь меня кликнуть людей! Зачем ты здесь?

– Пришел сюда, господин, в надежде – не бросит ли кто куска хлеба лучшему наезднику Боспора, ныне – бездомному бродяге.

– Уходи за ворота, – нахмурился Алцим. Он вспомнил, что бывший конюх дружил с Савмаком и нередко беседовал с Пастухом. Первый был ему неприятен после случая с Гликерией, второй сейчас являлся пугалом всей округи, как лютый разбойник. – Не нравятся мне твои разговоры. Эй, Анхиал!

– Нет, нет! – поспешно возразила Гликерия. – Не надо никого звать! Это я сама велела разыскать Лайонака и привести сюда. Он прекрасный наездник и нужен мне как конюх. Я беру тебя, Лайонак, к себе в слуги. Согласен?

– Согласен, госпожа, – поклонился обрадованный конюх.

Подбежал Анхиал с двумя подручными. Он строго оглядел Лайонака, понимая, в чем дело, и готовился скрутить ему руки. Но Гликерия отстранила Алцима жестом руки и приказала тоном строгой хозяйки:

– Накормите моего конюха и дайте ему место согреться.

Сославшись на головную боль, девушка оставила Алцима и ушла в свой покой. «Истерзали!.. – с болью в душе думала она. – Истерзали!.. Олтак низкий человек, если так мстит простым воинам».

Ужинать она не вышла. Ночью ее преследовали странные видения, не то сны, не то кошмары. Она видела Савмака, привязанного к зубчатому колесу. Он обливался кровью, но смотрел на нее своими зеленоватыми глазами твердо, с оттенком насмешки. Именно так, как смотрел в порту.

Часть третья.

Фиас единого бога

Глава первая.

Гликерия

1

Миновала голодная зима. Уже отсеялись на боспорских полях. Солнце прошло через созвездие Тельца и согрело землю. В хижинах сатавков перестали дрожать от холода. Буйно отцвели весенние цветы, на корнях широколистой травы, именуемой гиппакой, налились сочные клубни. Подобные степным зверькам, проснувшимся после долгой зимней спячки, бледные и слабые крестьянские дети целыми днями искали в земле эти коренья, ели их сырыми тут же, приносили домой.

Вместе с весенними волнующими запахами распаренной земли и трав ветры несли с запада весть о новой войне. В деревнях сатавков, в Пантикапее уже вслух говорили, что Палак расторг позорный мир прошлого года и во главе несметных войск вступил в Неаполь, столицу отца своего, а теперь решает, куда направить острие скифского копья – против Херсонеса или Пантикапея?

Никто не сомневался, что стоит Палаку подступить к границам Боспора, как последний начнет рушиться изнутри. Слишком далеко зашли непорядки в деревне, слишком озлоблены рабы и голодная чернь, в случае волнений всегда примыкающая к бунтующим рабам.