Восстание на Боспоре

– Степняки же, – добавляли другие, – хоть мы и в одной рати с ними, по-прежнему считают нас своими слугами. Если Мирак и другие князья власть захватят, то едва ли дадут свободу крестьянину. Они мечтают подмять нас под себя, как это раньше было. Надо просить царя Савмака помочь нам вернуть свою свободу! Рабами не хотим быть ни у понтийцев, ни у Дуланака, ни у Мирака!

– Довольно, Танай, чужому делу служить. Хватит воевод у Савмака и без тебя. Иди в свое племя, иначе худо будет пахарям. Оседлают нас…

Все эти вести и разговоры не были новостью для Таная, он хорошо представлял, какие силы действуют сейчас в Скифии. Он хмурился. Старые друзья-соратники видели при этом, сколько морщин прибавилось на его лице, теперь он даже отдаленно не напоминал того молодого мужа, с которым когда-то встретился в Оргокенах Фарзой. Острый блеск его глаз и колючие подстриженные усы придавали ему вид суровой уверенности в себе и решительности, даже жесткости, понятных у человека, прошедшего сквозь строй тяжелых испытаний и битв.

Он отвечал не спеша и просил соплеменников сохранять выдержку, не забывая, что они послы народа, от которых зависит успех всего дела.

3

Напрасно пытался Фарзой утопить в вине обуревавшие его сомнения и колебания. Хмель не брал его и не веселил. С каждым глотком князь все более мрачнел, хмурился и чувствовал все большее раздражение. С прибытием скифского посольства на него пахнуло ветром родных мест. Он почувствовал было прежний задор и даже желание поспешить туда, где борются его сородичи, вмешаться в борьбу, отомстить Диофанту и Гориопифу, защитить род свой. Но усилием воли погасил эту вспышку.

О, как он мечтал об освобождении и мести, сидя за веслом! И вот освобождение пришло. Но какое! Не сам он разорвал узы позорного плена, его вызволил Пифодор, человек, которого он считал раньше своим слугой, полушутом. Теперь он ему должен быть вечно благодарен, хотя тот и не просит ничего. А в Скифии живет Табана, ранее тронувшая его сердце, но теперь неприятная ему, нежеланная. Она хотела выкупить его из плена. Тогда как его, князя, мог бы выкупить лишь сам царь! Стать же должником у агарской красивой вдовы было бы непереносимым унижением.

Самолюбивый, гордый князь испытывал не передаваемое словами душевное томление. И еще раз дал себе слово не встречаться с послами. Он решил отпроситься у Савмака на это время куда-нибудь за город. Но молодой царь не разрешил уехать, мягко разъяснив ему:

– Сам пойми, князь: если тебя не окажется в городе, что подумают послы? Скажут, что я прячу их славного князя, не хочу домой отпустить. Может, даже неволю его. А?.. Что я отвечу им на это?

Однако Фарзою удалось избежать присутствия на посольском приеме. Он увязался за Атамазом, который с отрядом конницы объезжал побережье залива, опасаясь высадки вражеских войск.

Танай хорошо разбирался в душевных борениях Фарзоя. Но был глубоко убежден, что именно Фарзой, прошедший школу эллинской учености, а потом жестокую выучку понтийского рабства, мог бы стать во главе степных племен и повести их против сильного врага. От сородичей он узнал о несогласии между князьями, о стремлении Мирака все взять в свои руки.

– Не верю я этому чернобородому, – шепнул он царю, кивнув незаметно на Мирака, садившегося за пиршественный стол. – Да и не пойдет за ним народ. А Фарзой хоть и горяч, а народ любит его. Вся степь поет песни о таких богатырях, как Раданфир, Омпсалак, Калак и Фарзой! Но все они погибли, кроме Фарзоя. Если он появится в степях, за ним пойдут и степняки и крестьяне. Лучшего главаря для народной войны не найти нам!

– Не хочет он.

– Хочет, великий государь, да признаться ему в этом трудно. Думаю, завтра он сам будет просить тебя послать его в Скифию…

Пир, устроенный в честь послов, был в полном разгаре. Акрополь, столь чопорный при Спартокидах, теперь превратился в веселый муравейник. Люди пили, ели, хохотали, распевали удалые песни, пробовали плясать воинственные танцы.

Синдида, оставленная царем на своей должности в храме Афродиты Пандемос, явилась сюда с двадцатью девицами и была встречена веселыми криками. Зенон и Оронт, приглашенные на пир, также приветствовали старую знакомую.

Воины, бывшие рабы, свободные, что принесли клятву верности Савмаку, пелаты из деревни – все сидели на равных правах за столами и пировали, непринужденно поглядывая на остальных гостей и на своего небывалого рабского царя. Гребцы и пираты с «Арголиды» и «Евпатории» также оказались здесь. Они угощали вином танцовщиц, «козочек Синдиды», как их называли в городе.

Позже других подъехали верхом на степных конях Пастух, суровый вождь сельских рабов, и Абраг, устроитель жизни освобожденной деревни. Они слезли с седел и, привязав лошадей к коновязям, не спеша прошли между столами, за которыми шло веселое пиршество.

– Вижу, вижу начало роскоши и расточительства! – тоном пророка вещал Пастух, осуждающе вглядываясь в веселых людей, одетых в непривычно новые, разноцветные одежды.