Восстание на Боспоре

Он запнулся, замолчал. Луч солнца, проникнув через окно, упал на ее голову, и золотистые волосы стали светящимися. И вдруг ему пришло на ум, что за ее холодностью и гордым достоинством скрываются иные переживания, иные чувства. Эта догадка никогда ранее не возникала у него с такой определенностью. Гликерия пугает его врагами, спешит заверить, что бежала из рабства лишь с одной целые – предупредить его об опасности. Она хочет доказать, что ее появление здесь – всего лишь дружеское стремление помочь в беде. Не так ли было и тогда, в склепе?.. Истина ослепительно глянула ему в лицо, и сразу все опасности и вражеские происки, о которых Гликерия так выспренне говорила, потеряли свою остроту. Он передохнул глубоко, не зная, о чем дальше говорить.

Девушка, чувствуя на себе его упорный взгляд, поняла, что ее попытки устрашить этого человека смехотворны. Такие люди не отступают перед врагом! И почувствовала себя совсем маленькой и слабой рядом с рабом-героем, одним ударом разбившим сосуд трехсотлетнего господства Спартокидов, вознесенным волею народа так высоко.

– За то, что ты проведала о злых умыслах врагов наших, ты заслужила великую награду, – тихо произнес Савмак в раздумье. – Но скажи, Гликерия: неужели ничего больше ты не принесла мне?

– А что еще? – вспыхнула девушка, подняв строгие, совсем чужие глаза. – О чем говоришь ты?

– Нет, нет! – поспешил он успокоить ее. – Просто я увидел в тебе одну суровость и осуждение!.. Для тебя я всего лишь беглый бунтующий раб, и больше ничего!..

– А разве я для тебя не достойная презрения раба, наложница врага твоего Олтака?.. И что я могла бы принести тебе, кроме моего позора? Поэтому я и не хотела встречаться с тобою!

– Олтак – враг мой! – нахмурился Савмак. – Но не о нем сейчас я хочу говорить… а о тебе… Ты была рабой – теперь ты опять свободна! Ибо среди нас нет рабов! Ты бедно одета – тебя оденут богато, и, если захочешь покинуть Боспор, уехать в далекий город, ты сделаешь это! После тех услуг, которые ты оказала восставшим рабам, ты получишь в награду все богатства, что потеряла! Я пришлю к тебе людей, они сделают все, что надо… Прости!.. Увидев тебя – я родился вновь, ухожу от тебя стариком… Разве могу я, сатавк и вожак рабов, думать о тебе! Моя судьба здесь, среди повстанцев. Твоя – среди знатных и богатых. Каждый из нас получит свое! Прощай!

Он повернулся и направился к выходу. Но когда его рука опустилась на ручку двери, он услыхал ее голос, полный мягкости и упрека:

– Савмак! Предупредить тебя о кознях врагов могли бы и те рабы, что бежали из Фанагории. Зачем было мне возвращаться сюда запятнанной позором, если бы я не хотела еще раз увидеть тебя! Последний раз, ибо – нужна ли я тебе? Ты – царь, а я грязная рабыня.

Он обернулся к ней и застыл в этой позе. Гликерия стояла на том же месте, но совсем другая, не гордая и не суровая. Какая – он не сумел бы сказать, но именно о такой он мог лишь мечтать. Ведь он не знал женщин, не испытал любви и женских ласк. Сейчас же сердцем почувствовал, что счастье, о котором он думал с такой опаской, смущением, даже страхом, не только возможно, оно пришло.

* * *

Грозная рать, скрипя доспехами, садилась на коней и становилась по сотням. Улицы до самых западных ворот были заняты конными отрядами. На рыночной площади десятки людей увязывали смоляными веревками тяжелые возы, запрягали медлительных быков, криками и ударами хворостин заставляли быстрее поворачиваться грузных животных.

С пантикапейского холма было хорошо видно, как колеблются бесчисленные копья, – это означало, что часть рабских войск отправляется в поход.

В трапезном зале дворца необычно весело и оживленно. По коридорам бегут люди, воины входят, задевая мечами колонны, и выходят, обсуждая между собою предстоящий путь.

Бунак сбился с ног, стараясь угостить как можно богаче царя с его подругой и отъезжающих друзей – Фарзоя, Таная и Пифодора. По удивительному капризу богов, Фарзой вторично возвращался на родину, пройдя через плен и унижение, но не бедным скитальцем или освобожденным рабом, а всевластным воеводой, имея за спиной многолюдную свиту, несколько сотен панцирных всадников и огромный обоз с сильной охраной. Ехал он в Скифию как царский военачальник и родовой князь, призванный народом к себе на родину для борьбы с врагом.

Словно помолодевший, с сияющими глазами и веселой улыбкой на гладко выбритом лице, сидел Фарзой около могучего Савмака. Последний в одной руке держал электровый кубок, а другую положил на плечо князя. Рядом стоял родосец, скаля белые зубы, как всегда полный задора и внутренней приподнятости.

– Любят тебя, князь, верхние боги! – ликующим полушепотом говорил он перед этим Фарзою. – Поэтому дают тебе разные испытания. О, боги даже любимцам своим не дают ничего даром. Видно, и сейчас хотели они испытать тебя, закалить в огне лишений, а потом возвысить!