Восточная Пруссия глазами советских переселенцев

колеса, а сзади — гусеницы, мы ее звали «Фома». Эта машина остановилась в

деревне, а потом, когда она тронулась, мы ее обстреляли из конюшни и из дома.

Немцы бросились из машины, оставив в ней двух раненых офицеров. Галей

сказал, что это фашисты, и добил их. В машине было обмундирование. Я взял

себе танкистские черные штаны и офицерские сапоги и переоделся.

...Зима 1942-1943 годов была очень суровая, морозная. Немцы и их союзники

отступали. Как-то раз шли они ночью, а утром мы увидели, что много винтовок в

снег воткнуто и стоят они, как стебли от подсолнухов. Однажды к нам в хату

занесли одного немца с обмороженными ногами. Он просил молока. Тетка дала

ему горячего молока. Немец был в звании майора. Пролежал он у нас два или

13

три дня. Ноги у него были обморожены, они распухли так, что даже нельзя было с

них снять сапоги. На руке у немца были маленькие золотые часы. Ему мой

дядька предложил отдать их, потому что тот все равно умрет, но этот офицер

вытащил из-под подушки маленький пистолет и пригрозил им дядьке. Дядька в

Первую мировую войну был в немецком плену и немного знал немецкий язык.

Дядька сказал, что этот офицер не немец. Как потом оказалось, это был

итальянец. Через три дня немцы стали отступать из села. Однажды утром я

различил на фоне снега белых лошадей, на которых сидели люди в белых

маскировочных халатах. Сначала я спрятался в стог соломы, но потом увидел на

выглядывавших из-под капюшонов маскхалатов шапках-ушанках красные

звездочки. Это были наши. Я вылез из стога. Один из конников спросил, увидев

меня: «Парень, где немцы?» Я ответил, что один в нашей хате и что у него под

подушкой пистолет. Наши ворвались в дом, отняли у офицера пистолет, раздели

его, разрезали сапоги, вывели на улицу к оврагу и три раза выстрелили в него.

Этот офицер упал, а наши ускакали дальше. Это было днем. На следующее утро

мы решили пойти поглядеть на убитого. Ночью был двадцатиградусный мороз.

Подойдя к оврагу, мы увидели, что того итальянского офицера не убили. Он

сидел на снегу и рукой тер подбородок. Инвалид из нашей ребячьей группы

добил этого офицера из винтовки, чтобы не мучился.

Вскоре отыскалась наша мать. Она месяца два шла от Воронежа к своей

деревне. Ее тогда, почти голую, подобрала наша разведка в стогу сена. Она

чудом осталась жива. На руках и ногах у нее не было пальцев: они были

обморожены, и в военном госпитале их ампутировали. Дядька ей вырыл

землянку. Брата забрали в детский дом, а сестра, оставшаяся раньше у тетки,

перешла жить к матери. А меня призвали в армию...

В конце войны

Война приближалась к концу. В октябре 1944 года фронт подошел к границе с

Германией. Первыми населенными пунктами, занятыми Красной Армией, стали

два небольших городка Восточной Пруссии — Ширвиндт и Эйдткунен.

«Эйдткунен — двуликий город. С одной стороны, — это типичный город

лавочников, банков, с прусским чиновничеством, со скучным педантичным

мещанством, символом которого является огромная пивная кружка. С другой

стороны, — это город пограничный, крайний город Пруссии — город лазутчиков,

контрабандистов, жандармов, город шпионов и воров.

Здесь, в грязных пивнушках, шушукались шпионы за час до перехода

границы. Здесь, в маленьких, полутемных ресторанах диверсанты

договаривались о поджогах и взрывах. Здесь прусские офицеры пограничных

войск — жирные, налитые пивом — шлялись по городу как символ власти. Здесь

в черное воскресенье 1941 года были сосредоточены немецкие полки, которые

перешли границу. Первые военные эшелоны «Нах Остен» двинулись отсюда. В

этих же пивнушках в те дни немцы оглашали маленькие улицы города истошными

криками о «победах». Сейчас перед нами поверженный Эйдткунен...»

«Правда»,

25 октября 1944 года.

2 Заказ № 36

Бои за Восточную Пруссию продолжались зимой и весной 1945 го да. Это

было одно из самых разрушительных и кровопролитных сраже. ний Второй

мировой войны.

«Приятно видеть мертвого пруссака на его собственной земле — за

Тильзитом и Гумбинненом, невдалеке от Кенигсберга, на дороге, ведущей к

Берлину. Война вернулась на землю, ее породившую. Тесно теперь мертвому

14

пруссаку, тесно в немецкой траншее: труп стынет на трупе. Черный снег. Пепел. И

на западе — багровый край неба, огненная линия нашего наступления. Туда

уходит война <...> Горит Инстербург, подожженный германскими зажигательными

снарядами. Пух от немецких перин носится в воздухе. В перины с головой

зарывались оставшиеся немецкие автоматчики. Их добывали оттуда штыками.

Перинная пуховая пурга шумит в пустом Инстербурге. Пусть пламя возмездия