Основная аргументация подготовлена Лаутерпахтом. «Государство – не абстрактное явление, – провозгласил британский генеральный прокурор формулу, которая впредь будет часто звучать в трибунале. – Его права и обязанности суть права и обязанности граждан, его действия – действия политиков, которые не должны укрываться от ответственности за неприкосновенной личиной государства». Эти радикальные формулировки, утверждающие идею личной ответственности, помещали в средоточие новой международной системы законов «фундаментальные права человека» и «фундаментальные обязанности человека». Если даже это инновация, заключил свое выступление Шоукросс, то такая инновация заслуживает всяческой защиты.
Прислушавшись к советам Лаутерпахта, Шоукросс не стал упоминать геноцид. Пока прокурор выступал в Нюрнберге, Лаутерпахт читал в Кембридже лекцию о роли этого суда в укреплении защиты отдельного человека. После этой лекции Эллис Льюис, член Тринити-холла, написал Лаутерпахту записку с похвалой «блистательному выступлению»: «Вы говорили с убеждением, умственным и сердечным, и с непредвзятостью, которой только и можно ожидать от юриста, знающего свое дело»{511}
.121
В первые недели судьям были предъявлены новые юридические формулы и неслыханные, чудовищные свидетельства. Наряду с такими документами, как дневник Франка, на судейский стол ложились жуткие артефакты – татуированная человеческая кожа, высушенная голова, – а на большом белом экране в задней части зала демонстрировались фильмы. Появление Гитлера в одной короткометражной ленте взволновало подсудимых.
– Неужели вы не ощущаете его поразительную мощь? – во всеуслышание спросил Риббентроп. – Не видите, как он повергал всех во прах?{512}
Сила его личности была
Другие фильмы вызывали более мрачную реакцию, особенно эпизоды, снятые в концлагерях и гетто по всей Европе. Один частный фильм (снятый немецким солдатом, участвовавшим в варшавском погроме) решили, как сообщала «Нью-Йорк таймс», сопроводить «чтением вслух дневника нацистского генерал-губернатора Польши Франка»{513}
. Задумался ли Франк, слушая собственные слова и глядя на эти кадры, о том, насколько благоразумны были его действия в Варшаве, – или хотя бы о том, насколько благоразумно было решение не уничтожать дневник? Припомнил ли он приказ Гитлера «стереть Варшаву с лица земли»? И ту хвастливую телеграмму, что он отправил фюреру (ее обнаружили советские солдаты), с сообщением о чудесном зрелище – Варшаве в «венках пламени»? Или присланный бригадефюрером СС Юргеном Штроопом красиво переплетенный отчет об уничтожении гетто? Или свой визит в варшавское гетто вместе с Курцио Малапарте? Девочку в красном платье, улыбавшуюся на том кадре семейного фильма – фильма, который Франк до конца своего правления держал при себе?Если подобные мысли и посещали бывшего генерал-губернатора, его лицо их не выдавало. Никаких эмоций, кроме порой «напряженного внимания»{514}
; глаза были скрыты темными очками. Казалось, причина не в том, что Франк испытывает стыд, а просто он сосредоточился на юридической аргументации, тщательно делает заметки, готовясь протестовать против показа таких фильмов. Фильм, снятый в Варшаве, демонстрирует лишь одну сторону гораздо более сложной проблемы, заявил судьям адвокат Франка Зайдль и попросил предоставить Франку право сразу же ответить. Ходатайство адвоката было отклонено. У Франка будет шанс обратиться к трибуналу, но позже.Эти фильмы видели также зрители, сидевшие на галерее для публики, и журналисты. Многие знаменитости побывали в этом зале во время процесса, в том числе экс-мэр Нью-Йорка Фиорелло Ла Гуардиа, писатели Ивлин Во и Джон Дос Пассос, ученые, высокопоставленные военные, даже актеры. Их любопытство пробудили ежедневно публиковавшиеся в СМИ статьи{515}
, возможность увидеть воочию «мелодраматическую энергию» Германа Геринга, охорашивавшегося в своих «роскошных нарядах». Присутствовали и родственники некоторых судей и прокуроров, в их числе на галерее для публики сидела Энид Лоуренс, дочь председательствующего судьи лорда Лоуренса.122