Восточно-западная улица. Происхождение терминов «геноцид» и «преступления против человечества»

Французский юрист счел книгу Лемкина «важным трудом». Он честно признался, что не прочел ее целиком, поскольку многочисленные обязанности оставляли ему время только ее пролистать. Но главу 9 он прочел и согласился, что термин «геноцид» будет «весьма точным» и «выразительным» обозначением для «ужасных преступлений, которые разбираются в трибунале». Лемкина такая похвала обрадовала, но вместе с тем он был достаточно проницателен, чтобы распознать ее двусмысленность. В конце концов, в 1935 году Доннедье считал возможным принять приглашение Франка и посетить Берлин.

«Увы, главной их жертвой стала Польша», – продолжал свои рассуждения французский судья. Формулировка своеобразная, тем более что судья уже заслушал показания. Разумеется, Польша стала жертвой агрессии, но разве главной жертвой? Возможно, таким образом он проявлял сочувствие к польскому гражданину Лемкину. Или даже не знал, что тот еврей. Имеете ли вы известия о «нашем друге Раппапорте?» – интересовался судья (Раппапорт – тот самый член польского Верховного суда, который предупреждал Лемкина, что ему не разрешат поехать в октябре 1933 года в Мадрид. Он выжил{523} и был назначен президентом верховного трибунала Польши, который судил Амона Гёта (этот исторический персонаж сделался знаменитым благодаря фильму «Список Шиндлера»), коллегу Франка Йозефа Бюлера и коменданта Аушвица Рудольфа Хёсса. Все они получили смертные приговоры).

О себе Доннедье сообщал, что потерял на войне зятя – молодой человек погиб годом ранее, «в Сопротивлении», – и что он поддерживает контакт с Веспасианом Пеллой, который живет в Женеве и пишет книгу о военных преступлениях. Доннедье адресовал письмо в Лондон, откуда Лемкин писал ему за несколько месяцев до того, а из Лондона письмо перенаправили в Вашингтон, в тесные апартаменты Лемкина в отеле «Уордмен-парк». Теперь Лемкин знал: если он хочет, чтобы концепция геноцида обсуждалась на процессе, надо как-то попасть в Нюрнберг.

124

Когда я впервые попытался выяснить у Эли, как и когда его отец узнал о судьбе своих родителей и других близких, живших в Лемберге и Жолкве, он довольно резко ответил, что ему это неизвестно. В семье эта тема никогда не затрагивалась.

– Думаю, он оберегал меня, вот я ничего и не спрашивал.

Такое молчание было мне знакомо, его избрал и Леон, и многие другие, и окружающие его уважали. Невероятное стечение обстоятельств, в результате которого нашлась племянница Лаутерпахта Инка, всплыло только в разговоре с Кларой Крамер, которая в Жолкве жила рядом с Лаутерпахтами. В группе, прятавшейся вместе с ней, был некий Мельман, который после освобождения города отправился в Лемберг узнать, кто остался там в живых. Он наведался в еврейский благотворительный комитет и там оставил список немногих евреев, сумевших уцелеть в Жолкве; среди них было и несколько Лаутерпахтов. Этот список повесили на стене в благотворительном комитете, а Инка зашла туда, покинув монастырь, который предоставил ей убежище в пору немецкой оккупации. Девочка нашла в списке Лаутерпахтов, связалась с Мельманом и приехала в Жолкву. Там она познакомилась с Кларой Крамер.

– Мельман вернулся и привез эту раскрасавицу, – взволнованно рассказывала мне Клара. – Она была прекрасна, словно мадонна, стала моей первой подругой, когда я вышла из укрытия.

Инка была на три года моложе Клары, но это не помешало им подружиться, и много лет они оставались близки, «будто сестры». Инка рассказала Кларе о своем дяде, знаменитом кембриджском профессоре Герше Лаутерпахте. Вместе они решили разыскать его и обратились за помощью к Мельманам и некоему Патронташу, еще одному уцелевшему в Жолкве еврею, который в 1913 году учился с Лаутерпахтом в одном классе. Мельманы и Инка выехали из оккупированной Советским Союзом части Польши в Австрию и оказались в лагере беженцев под Веной. В какой-то момент – подробности Клара забыла – Патронташ узнал, что Лаутерпахт принимает участие в Нюрнбергском трибунале. Возможно, в газете прочел, предположила Клара. «Дядя Инки сейчас в Нюрнберге, и я постараюсь увидеться с ним», – сказал Патронташ Мельману.

Поскольку Патронташ жил за пределами лагеря беженцев, он мог путешествовать свободно и взялся «найти знаменитого профессора Лаутерпахта». Он поехал в Нюрнберг и встал перед входом во Дворец правосудия. Здание охраняли военные, танки. Патронташ ждал – он не имел возможности войти и не хотел привлекать к себе лишнее внимание.

– Его не впускали, – пояснила Клара, – и он просто там стоял, три недели, день за днем. Каждый раз, когда выходил человек в гражданском костюме, Патронташ тихо его спрашивал: «Герш Лаутерпахт? Герш Лаутерпахт?»

Сложив ладони, Клара жестами изобразила, как Артур Патронташ шептал это имя на ухо выходящим. Так тихо, что я едва сумел разобрать: «Герш Лаутерпахт, Герш Лаутерпахт, Герш Лаутерпахт».

Наконец кто-то расслышал его шепот, узнал имя, остановился и сказал Патронташу, что знаком с Лаутерпахтом.

– Так Инка нашла дядю.