Вот мы и встретились

Иван Всеволодович после нелепого телефонного прощания долго не мог прийти в себя и без толку слонялся в темноте по саду, бесцельно выходил на улицу и возвращался в дом, старательно избегая обеспокоенных взглядов родителей. Душу и сердце переполняли жгучая обида на сбежавшую актрису и яростная злость на себя за то, что так неожиданно и болезненно прилип к ней. Хотя бы причину придумала более-менее разумную и устраивающую обоих, а то - на тебе! – некогда было, занята была по горло. Часик-другой можно было бы выделить для важной и очень нужной для обоих встречи, а так выходит, что ему одному она нужна, а ей абсолютно ни к чему. А с другой стороны, ну и встретились бы, ну и поговорили бы, ни до чего конкретного, внятного, вероятнее всего, не договорились бы и расстались бы, если не врагами, то совершенно чуждыми друг другу. Надо ему это? Конечно, и её понять можно, вполне вероятно, что на самом деле запурхалась со скоропалительными неожиданными сборами, может быть, даже палец загнутым держала, чтобы выкроить время на встречу в канун отъезда, да не вышло. Он и сам в конце геологического отчёта, когда приходится подбивать разбросанные бабки, рычит на лучших друзей, пытающихся отвлечь от торопливой работы хоть на короткий мужской вечерок. Понять её можно, но… всё равно досадно и горько. Горько быть отодвинутым в сторону. А он, слабак, ещё мямлил униженно: «Значит, можно надеяться, что ещё не всё потеряно? Я вам письмо напишу…» - разнюнился вслед. Ну, нет, голубушка, письма не будет! Не будет и звонков, всё – баста! Он вытащил мобильник и решительно стёр из его памяти номер заветного телефона. Остался только адрес в собственной памяти, да и тот вскоре забудется, сотрётся временем.

Всеволод Иванович, не выдержав тоскливой тягомотины, подсел к захмуревшему отпрыску на ступеньку домового крыльца и, плотнее натянув на острые плечи старенький ватник, осторожно спросил:

- Чтой-то стряслось? Чё-нито сурьёзное?

Сын криво улыбнулся, прерывисто вздохнул, словно освобождаясь от гнойной ауры, приобнял отца за плечи.

- Не бери на ум – ничего серьёзного. Стряслось да уже утряслось. Не тужись зазря, вы здесь не причём – мои заботы, сам и перелопачу.

Старый недовольно засопел, задвигался, но так, чтобы не сбросить руку сына.

- Ничего не бывает зазря. Радости твои – завсегда твои, - пробурчал недовольно, но успокоенно, - а вот заботы твои – наши, семейные, на том всегда крепла русская семья. Как же не переживать, когда ты бродишь по дому бирюком и порогов не замечаешь, нас с матерью не видишь?

Отдалившееся и расстоянием и духом от центрального корня дитяти, так и не пустившее до сих пор своих корней, ещё крепче прижалось к родителю, извиняясь за отчуждение.

- Прости дурня, - и кратко поведал отцу историю знакомства с московской актрисой. – Совсем ошалел.

Выслушав краткую исповедь незадачливого исповедника, Всеволод Иванович попытался уточнить кое-какие детали:

- И чё, ты точно не залез к ей в постель? – деликатно поинтересовался для округления фактуры.

- Точно, - ошалелый улыбнулся, - падла буду! – поклялся страшной пацанячьей клятвой и вдруг невольно раскрыл рот и удивлённо вытаращил глаза, когда услышал:

- Ну и лопух! Залез бы и не маялся сейчас, и она бы не увиливала. – Всеволод Иванович даже не изменился в лице, поставив такой простецкий житейский диагноз ошалелости сына. – Самолюбие тебя теперь заедает, стыдоба за мужскую слабость.

Посрамлённый отпрыск, покраснев, начал неуклюже оправдываться:

- Да понимаешь, договорились мы, вернее, она предупредила, чтобы не приставал…

- А ты хотел, чтобы она сама к тебе полезла, сама распласталась? – усмехнулся опытный ловелас.

- …да и сморило меня после самолётной бессонницы, еле проснулся уже к поезду, - чуть соврал неудачливый бабник. – Только знаешь, здесь не то, здесь другое, душевное защемило, а не телесное, объяснить только не могу толком.

- Ну, раз не то, и объяснить не можешь, то и латай свою болячку сам, - отец недовольно пошевелил плечами, ещё плотнее стянул руками ворот душегрейки. – Только вот что я тебе присоветую по-старшински: не бери такую в жёнки. Если она сейчас, когда ты её толь-толь обхаживаешь, уже увиливает и не поддаётся, то и после, когда завладаешь, будет вилять и хвостом, и языком – ссор и измен не оберёшься, и, в конце концов, разбежитесь в злобе. В супружество надоть идти навстречь друг дружке, а не играть в прятки, кто кого засалит. – Он чуть отвернулся от сына, заставив того убрать руку. – Эта болячка и впрямь только твоя, сам и избавляйся. – Отец чуть примолк, потом тяжко вздохнул. – А у нас своя назрела.

- Что стряслось-то? – теперь заволновался сын.

Всеволод Иванович усмехнулся, пошморкал носом.

- Ещё не стряслось, но скоро стрясётся, - помолчал, пожевав кончики усов, и объяснил:

- Колька возвертается. Баба евоная забрюхатела, так рожать сюда едут, в тепло.

Иван Всеволодович хлопнул себя по колену и радостно хохотнул.

- Так это же хорошо!

Отец недовольно скривился.