Вот пришел папаша Зю…

А ещё через пару дней в квартире снова появился Владимир Вольфович. Он был в своей спецодежде – бронежилете и каске – и ужасно рассерженный. С самого порога он начал свой гневный полив:

– Нет, вы на них посмотрите! Они жалуются! Они только и умеют, что писать жалобы. Это не страна, это Союз писателей! Я не посмотрю, что кто-то когда-то был президентом. Я тоже, можно сказать, чуть не стал президентом. Только меня не выбрали. И хорошо, что я не стал президентом, а то жил бы сейчас в коммунальной квартире и меня мучили бы кошмары. И я бы плакал и писа́л жалобы в советские инстанции, чтобы у меня из-под окон убрали мусорные баки. Зачем мне такая жизнь? А куда, я вас спрашиваю, я дену эти мусорные баки? Если я отодвину их от одних окон, то я должен буду их подвинуть к другим. И к чьим окнам, я вас спрашиваю, я должен пододвинуть эти баки? Может, я подвину баки к окнам какой-нибудь старушки, а она на ладан дышит? И вот к её окнам пододвигают в шесть часов утра мусорные баки, она слышит, как они гремят, и спросонья думает, что это за ней приехала на колеснице её смерть, чтобы забрать её с собой. И старушка отдаст Богу душу раньше, чем положено. Вы что, хотите, чтобы эта смерть была на моей совести? Или, например, я пододвину эти баки к каким-нибудь маленьким детям. Ну бывают такие семьи, где много маленьких детей. И вот каждое утро эти дети будут просыпаться под грохот мусорных баков, и им будут сниться какие-нибудь их детские страшные сны, что их там забирает с собой Бармалей или ещё кто. Какой-нибудь монстр или маньяк-убийца. И вот они проснутся, и будут плакать и кричать каждое утро: «Мама! Мама!» А бедная мама будет метаться и не знать, что делать. А потом прибежит ко мне со всеми своими детьми. А дети решат, что у них было тяжёлое детство, и станут насильниками и убийцами. И к кому, я вас спрашиваю, я должен двигать эти баки, чёрт бы их побрал и такую мою нервную работу, чтоб я так жил?

Из всех дверей коммунальной квартиры на сию гневную тираду начальника жилконторы повысовывались головы любопытных соседей. Не было среди них только голов Михаила Сергеевича и Раисы Максимовны.

Тут как раз Софокл выходил из ванной, где он приводил в «товарный вид» дамскую сумочку, найденную в помойке. Он услышал последний вопрос Жигулёвского, повисший в воздухе, понял, в чём дело и расплылся в широкой улыбке. Растопырив руки, на одной из которой болталась дамская сумочка, словно желая заключить в объятия человека в каске и бронежилете, он заорал:

– Вольфович! О чём речь? Двигай ко мне эти драгоценные баки! Это ж мечта всей моей жизни!