Вот пришел папаша Зю…

– Я смотрю, господа Гробачёвы, вы всё ещё считаете, что живёте при демократах, когда человек человеку волк! – гордо вскинула голову Серёгина. – Но мы, слава Богу, дожили до того дня, когда к власти вернулись наши товарищи. У нас теперь запрещена эксплуатация человека человеком и действует принцип: человек человеку друг, товарищ и брат. Нальготничались по спецраспределителям да со спецобслуживанием – ну и шабаш! Потрудитесь, господа Гробачёвы, сами убирать за собой в своё дежурство. И ваши грязные пятёрки мне ненужны! – Серёгина швырнула на ковёр смятую купюру и, высоко подняв голову, вышла из комнаты, будто только что раздавила гидру контрреволюции.

– А вот это она неправа! – отозвался с дивана Михаил Сергеевич. Он разгадывал кроссворд и не принимал участия в женском споре. – Я так считаю, Захарик, что она в корне неправа. У Владимира Ильича Ленина, когда он жил в ссылке в Шушенском с Надеждой Константиновной, была тринадцатилетняя девочка. Она им помогала по хозяйству. Можно даже сказать большее: она их полностью обслуживала. И никому не приходило в голову, что это эксплуатация человека человеком. Этот вопрос, Захарик, надо бы углубить.

Михаил Сергеевич некоторое время задумчиво смотрел поверх кроссворда, углубляя вопрос эксплуатации Ленина и Крупской тринадцатилетней девочки. Потом вернулся к инциденту с Серёгиной и изрёк:

– Я тебе вот что скажу, Захарик. Кое в чём Иосиф Виссарионович был всё-таки прав: очень серьёзный, я бы даже так назвал – главный вопрос – это правильный подбор кадров.

То, что доктор прописал

В одно утро, когда Борис Николаевич по своему обыкновению лежал в постели, натянув одеяло по самые уши и безучастно глядя в пространство, Татьяна ввела в комнату худощавого мужчину лет пятидесяти, остроносого, с чёрной бородкой клинышком.

– Папа, это доктор Меркуций Тибальтович, – Татьяна представила мужчину отцу. – Он хочет тебя посмотреть.

– А чего ему на меня смотреть? – мрачно спросил Борис Николаевич. – За столько лет по телевизору не насмотрелся, что ли?

– Папа, он хочет тебе помочь.

– Мне уже ничего не может помочь.

– Борис Николаевич, – ласково обратился к Ёлкину Меркуций Тибальтович. – Мне бы хотелось с вами побеседовать.

– Не хочу я с вами беседовать. Набеседовался уж я с докторами всякими за свою жизнь, понимаешь, – проворчал Борис Николаевич и повернулся спиной к Меркуцию Тибальтовичу.

Татьяна и Наина Иосифовна посмотрели на доктора, как бы говоря: «Ну вот видите, что мы вам говорили». Меркуций Тибальтович сделал им успокоительный жест рукой и подсел на табурет возле кровати своего пациента.

– Борис Николаевич, – мягко обратился он к широкой спине экс-президента, – вы можете меня не слушать, но позвольте мне всё же сказать вам следующее. Вы, наверное, считаете, что для вас жизнь кончилась. Что то, чему вы посвятили столько лет жизни, пошло коту под хвост, ну и прочее. Я вас, Борис Николаевич, прекрасно понимаю, поверьте мне. Последние годы вы вели активную жизнь, принимали важные решения, решали сложные задачи – вы были президентом огромной страны. И вдруг… – по напряженной спине Бориса Николаевича Меркуций Тибальтович чувствовал, какую боль приносят его слова. – И вдруг вам кажется, что ваш труд, борьба, наконец, вся ваша жизнь были напрасны. Но вам это только кажется, уверяю вас. С потерей власти жизнь не кончается, глубокоуважаемый вы наш Борис Николаевич. Есть в жизни и другие ценности, ничуть не менее важные. Например, ваша семья. Борис Николаевич, драгоценный вы наш, у вас две замечательные дочери, четверо очаровательных внуков, жена – Наина Иосифовна – изумительная! Да вы просто счастливый человек, бесценный вы наш! Честное слово, я вам завидую. Скажите честно, дорогой Борис Николаевич, так ли уж много времени вы проводили прежде со своей семьёй? Я уверен – не много. Теперь у вас появилась такая возможность. Да и ваши близкие будут рады побыть вместе с вами. Посвятите себя полноценному заслуженному отдыху. Возобновите занятия любимым теннисом. Вы, надеюсь, ещё сохранили свою ракетку?

Вдруг Борис Николаевич резко повернулся к Меркуцию Тибальтовичу и заявил:

– Вы у меня вышли из доверия!

– Как? – опешил от неожиданности тот.

– В отставку! – приказал Борис Николаевич.

– Папа, ну что ты говоришь? – Татьяна пришла на выручку доктора.

– И ты у меня вышла из доверия. В отставку!

– Папа!

– Боря, – подошла к кровати Наина Иосифовна. – Боря, успокойся. Тебе все хотят только добра.

– Цыц! – прикрикнул на жену Ёлкин. – Ты у меня тоже вышла из доверия. Вы все у меня вышли из доверия! Нет у меня никого – ни жены, ни детей!

– Дедуля, а я? – к кровати подошёл маленький Глебушка.

– А я, дед? – спросил из своего «кабинета» Борис-младший.

Борис Николаевич снова повернулся к перегородке и растроганно пробормотал:

– Вы у меня только и остались… – голос его неожиданно дрогнул, и в нём послышались слёзы.

– Ну вот видите! – радостно вскочил с табурета Меркуций Тибальтович. – Вам есть ради кого жить, незабвенный вы наш Борис Николаевич! Это замечательно!