Шли крадучись. Старались протискиваться под деревьями и вдоль заборов. Вовка идти-то хотел к «Просто Свете» одежду почистить и умыться. Ну и «чаю попить». Родители всё одно на работе, даже Мишки может дома не быть, школьные занятия закончились и пацаны, без всякого сомнения, на пустыре или на школьном дворе в футбол играют. Мишка с собственным футбольным мячом, настоящими бутсами, что ему прислал Вовка, и братом чемпионом СССР по футболу сейчас в их посёлки главный футбольный авторитет. Как может какой-нибудь матч без него состояться?!
Словом дома до шести, а то и до семи вечера делать нечего. А вот у тёти Светы совсем другое дело. Было два «но». Первое «но» это обязательно найдутся «разведчики», которые проследят, а кто это такой красивый к Светке-швее заходил днём. Проследят, выявят и всем, кому положено и не положено, доложат и Вовкиным родителям в том числе. Ну, Вовка отбрешется, а вот про тётю Свету молва пойдёт. Не хотелось бы женщину подставлять.
Второе «но» было ещё хуже, да просто в разы хуже. «Но» называлось — спина. Нет, болела уже не как вчера, но вот в машине, при перелазе эпическом через борт и потом, прыгая на ухабах вместе с ГАЗ-АА, (то ли дороги плохие, то ли шофёры дураки, извечный русский вопрос) спину опять растревожил. Ныла и предупреждала, что кувыркания на кровати она не выдержит и откажет в самый интересный момент. То есть «НО» были весомыми, но пошёл. Если язык до Киева доведёт, то …
Крались, в общем. Повезло, возле дома, где тётя Света проживала, бабушек на скамейке не наблюдалось. Хотя, если по чесноку, то и скамейки не наблюдалось. Домик — барак двухэтажный на четыре семьи был окружён небольшим жухлым и жёлтым сейчас палисадником, в котором только оранжевые бархатцы напоминали о лете. Рядом со входной дверью, сейчас открытой стоял табурет самодельный и на нём сидел здоровый рыжий котяра, который подозрительно посмотрел на Вовку и сказал ему: «Мяв».
— И тебе не хворать, приятель, — решил Фомин проявить вежливость.
— Мяуа.
— Нет, брат. Так себе здоровье, упал позавчера и спину повредил. Болит, — ну, раз спрашивает, чего не ответить-то.
— То-то я смотрю, ты скрючившись идёшь и в машину залезал не как спортсмен, а как дед старый, — подтолкнула Вовку к двери тамбура тётя Света. Хорошо не в спину толкнула, а по … По заднице, чего уж скрывать.
В квартире, Света первым делом сняла с Вовки плащ и в тазу замыла рукав, повесила сушиться, а потом повела к рукомойнику и кавалера. Умыла, осмотрела и стала пиджак расстёгивать. Вовка думал, что уже началось, но обломался. Швея вывернула его новый лапсердак на изнанку и хмыкнула.
— Хороший мастер делал. О, и рубаха не моя, хотя и похоже. Кто это шил? — и металл ревности в голосе.
— Исаак Яковлевич Розенфельд — старший закройщик ателье «Радуга». — Нужно говорить правду. Когда это выгодно.
— Исаак?! — и как давай на нём рубашку р… рассссстёгивать. А потом с себя платье через голову сдёргивать. Запуталась, косами застряла. Пришлось помогать, но сначала от бюстгальтера освободил. Чего женщину мучиться с его сниманием заставлять.
Не до спины. Через некоторое время, отдышавшись, повторили марафон. И тут в дверь затарабанили.
— Светка, шалава, прекрати визжать! Дети же дома! — И Вовку скрючило от неожиданности. Так в согнутом состоянии и завис над спиной, на самом деле, не визжащей, а, скорее, рычащей тёти Светы.
— Ох, — еле выпрямился. Да и то не до конца.
Просто Света бить морду соседке не пошла, засмеялась, весёлыми колокольчиками заливаясь. Потом потрогала аккуратно пальчиками спину стоящего знаком вопроса Фомина.
— Ай. — Нажала чуть сильнее, около позвоночника.
— Так, кавалер, давай одевайся, потом чай попьём. Завтра. У меня отпуск ещё четыре дня. Сейчас к бабке Фросе тебя отведу.
— А бабка Фрося это кто — мануальный терапевт? — на автомате выдал Вовка.
— Терапевт? Какой ещё коммунальный? А это — который по домам ходит. Нет, она просто бабка Фрося, бабка мужа моего погибшего. Она травками всякими народ лечит потихоньку, ну и иногда вывихи вправляет, да зубы заговаривает.
— Меня тут мазью из Германии лечили, сам Василий Сталин дал, ничего не помогает, — пожаловался Фомин.
— Сам Сталин. Ох, высоко ты Вовочка взлетел, больно падать будет. Ну, да я за тебя свечку поставлю. Одевай штаны, пошли.