Вожди народа и вожди интеллигенции

««Если Вы признаете меня Вашим господином, – ответил им Николай, – так повинуйтесь моей воле. Я принес присягу моему брату, сделайте тоже самое». Совет попросил разрешения повидаться с императрицей-матерью для того, чтобы узнать от нее самой, какого мнения она придерживается по вопросу о наследовании престола в настоящем случае. …Она произнесла несколько слов по поводу утраты, понесенной недавно империей и ее материнским сердцем, затем она собрала все свои силы и сказала Совету: «Николай выполнил свой долг, он дал России великий пример того, что наследование престола не подлежит обсуждению, что оно предопределено самим богом по старшинству рождения. Я, как и он, признаю Константина государем. Далее. Константин выполнит свой долг, я в этом не сомневаюсь, но принцип должен быть подтвержден». Члены Совета были в восхищении, они были счастливы повиноваться столь достойно царствующей фамилии и направились в церковь для того, чтобы принести присягу императору Константину».

 

И Николай, и мать императоров хотели и ждали он Константина, чтобы тот публично освободил их от присяги. А из Варшавы вестей не поступало. И в ноябре-декабре 1825 года, 25 дней у России императором был император Константин I. Вернее, как бы был.

 

Ведь он и не собирался приезжать из Варшавы в столицу! И этим не оставил Николаю возможности отказаться от присяги ему так, чтобы это было понятно и народу.

 

«Великий князь Николай постоянно говорил об императоре с прежним уважением, с другой стороны, великий князь Михаил привез ему из Варшавы ясное подтверждение того, что великий князь Константин настаивает на своем отречении. В то же время Константин не чувствовал себя вправе опубликовать его в виде манифеста, пока он не принял корону», – сообщает Бенкендорф о том, что Константин явно «мутил воду», поскольку желание Константина взойти на престол, чтобы от престола потом отречься, и отказ Константина приезжать из Варшавы, по-иному трудно назвать.

 

Но зачем он «мутил воду», остаётся непонятным.

 

Сам Николай об этом пишет:

 

«Признаюсь, мне слова сии было тяжело слушать, и я в том винюсь; но я себя спрашивал, кто большую приносит из нас двух жертву: тот ли, который отвергал наследство отцовское под предлогом своей неспособности и который, раз на сие решившись, повторял только свою неизменную волю и остался в том положении, которое сам себе создал сходно всем своим желаниям, – или тот, который, вовсе не готовившийся на звание, на которое по порядку природы не имел никакого права, которому воля братняя была всегда тайной, и который неожиданно, в самое тяжелое время и в ужасных обстоятельствах должен был жертвовать всем, что ему было дорого, дабы покориться воле другого? Участь страшная, и смею думать и ныне, после 10 лет, что жертва моя была в моральном, в справедливом смысле гораздо тягче».