Возлюби ближнего своего

И действительно договорился, а у меня не хватило духа ему отказать. Да и зачем, когда ещё удастся побывать среди такой красоты? Вот вскоре после этого разговора я и увидел Генку, идущим по дороге среди машин. Шофера, обгоняя, что-то ему кричали, а он, словно это его не касалось, продолжал упрямо идти по проезжей части, до тех пор, пока вовсе не скрылся из виду.

Этой же ночью он заявился пьяным на работу, переоделся, взял канистру и пошёл искать спиртовую бочку. Нашёл её в транзитном парке, забрался наверх, и хотел уже было сорвать крышку, но не учёл, что в отличие от сортировки, где мы постоянно работали, в транзитном парке натянуты провода высокого напряжения. Может, человек моего роста до них бы и не достал, но двухметровому Булыге они легли точно на переносицу.

Только под утро на Генку случайно наткнулся кто-то из охранников. Удивительное дело, но его сердце работало. И проработало ещё целый день, хотя мозг был уже мёртв.

Не знаю как матушка, но я возвращался из N-ска в подавленном настроении, объездили весь город, а индейки не нашли. С какими глазами я подойду к холодильнику? Едем мимо нашей «пятёрочки», и снова предлагаю матушке остановится, но так, больше для очистки совести. Она соглашается, и о чудо! На одной из полок нас, словно, дожидается одинокая стопка из двух лотков обвалованного бедра индейки. Свежайшее охлаждённое мясо, именно такое, какое мы полдня искали в N-ске.

Этим же вечером кручу фарш из индейки, а в голове почему-то крутится: «красные маки Иссык-Куля, красные маки Иссык-Куля…». Да что они ко мне привязались? И снова вспоминается Генка, как он чуть было не увёз меня в горы Тянь-Шаня, и его слова: — Там ты поймёшь, что такое почувствовать себя счастливым. Не знаю, Гена, попаду я когда-нибудь на Иссык-Куль, тем более в мае месяце, когда зацветают красные маки? Скорее всего, мне их никогда не увидеть. Только я и без них чувствую себя счастливым. После появления внучки, такое состояние, будто вернулся назад ровно на четверть века, в дни, когда у меня родилась дочь, и всё ещё только начинается.

Одного только не пойму, зачем меня сегодня в холостую прогоняли в N-ск? Ведь у Господа просто так ничего не бывает, во всём есть свой смысл.

Стоп! Гена, ты же погиб где-то в эти дни. Точно-точно, в двадцатых числах августа. Значит, вот зачем я катался, чтобы вспомнить о тебе. А ведь ты у меня даже в помяннике не записан.

И оставив крутить мясорубку, пошёл и записал в своей тетради за упокой: «Геннадий», открыл скобки, и хотел было написать «Булыга», но потом подумал и вписал «Иссык-Куль»

Лицом к лицу

Когда-то давно, это ещё в прежнем храме, по воскресным дням после службы я брал запасные дары и шёл в городскую больницу. Сейчас в обычае «дневной стационар», и люди, которые лечатся, днём находятся в палатах, а по вечерам и на выходные их отпускают домой. Если сегодня воскресенье, а человек лежит в палате, значит он серьёзно болен.

Поговоришь с ним, предложишь исповедоваться и, если больной соглашается, то после исповеди его и причастишь. В такой ситуации подготовка постом необязательна, «страдающий плотью перестаёт грешить».

Случались и накладки, бывало, и на сектанта нарвёшься, всегда нужно быть начеку. Помню, как одна иеговистка, прежде спокойно себе лежавшая на кровати, после того, как я достал дары, внезапно вскочила и принялась метаться по палате, истеря и опрокидывая табуретки.

А однажды такой казус вышел: разговариваю с одним пожилым человеком, а в палату заходит молодая женщина, лет тридцати, и обращается ко мне:

— Батюшка, я хотела бы причаститься, но у меня с собой денег нет.

И вместо того чтобы её успокоить, мол, не нужно денег, я зачем-то решил над ней подшутить, и сказать: «Ладно, возьмём щенками». Но откуда здесь было взяться щенкам? Зато в ушах у неё висели маленькие золотые серёжки. Потому и выдал:

— Ладно, возьмём серёжками.

Женщина в страхе схватилась за ушки и, прежде чем я успел ей еще что-то сказать, немедленно выбежала из палаты. Представляю, что она сейчас обо мне рассказывает.

В одно из таких посещений заглядываю в палату к сердечникам и вижу на подушке под стёклами очков страдающие серые глаза. Из-за очков глаза смотрелись огромными, и казалось, они занимают всё пространство измученного болезнью лица.

На больничной койке лежала женщина лет пятидесяти пяти, рядом с ней стоял штатив с капельницей. Бледный цвет её кожи слился с таким же цветом больничного белья, и только большие печальные глаза выдавали, что это живой человек. Не знаю почему, но мне вдруг стало её бесконечно жалко, и в то же время я понимал всю беспомощность своего положения: чем может священник помочь страдающему сердцем? А потом неожиданно для самого себя наклонился над ней и с неуклюжей нежностью погладил женщину по щеке. Что-то ещё наговорил ободряющего и вышел.