Возлюби ближнего своего

Мы только что отслужили, и я ещё даже не успел разоблачиться, но включаюсь немедленно: Голицыны соседи наших бывших князей. Что-то они даже нам дарили, когда только? Дай Бог памяти, ага, в середине восемнадцатого века, отписали здешнему монастырю неудобные земли на берегу Белого озера.

Титул «князь» для нынешнего уха звучит архаично, но только не для уха человека церковного. Для нас это не архаика, но самая что ни на есть современность. У нас своё, отличное от остального мира временно́е погружение и своя временна́я система координат. Если учесть, что на наших богослужениях мы ежевечерне продолжаем вместе с древними иудеями проходить сквозь Чермное море, волноваться у раскалённой печи за Седраха, Мисаха и Авденаго, то неудивительно, что и Фараон со своими тристатами, и болтливый «Навуходоносор царь», который постоянно что-то «рече», превратились для нас в таких же современников, как Гагарин или Че Гевара. Так что князьями нас особо не удивишь.

Мысль продолжает работать, так, если это князь, то что ему от нас нужно? Сегодня время реституции и повального восстановления справедливости. Может, он собирается потребовать назад те неудобные земли, что Голицыны переписали в восемнадцатом веке? То мы тут не причём, пускай едет в монастырь.

А, может, он того, не князь вовсе? Ну, вы меня понимаете. Был, помню, похожий случай, заходит к нам в храм человек, тоже пожилой такой, представительный. Сперва на службе постоял, потом всё что-то по церкви ходил, какие-то расстояния шагами промерял. Потом подходит ко мне и уточняет:

— Значит, вы здесь за старшего?

И, получив утвердительный ответ, продолжает:

— Позвольте представиться, — назвал своё имя отчество, — дизайнер, или как это сегодня модно, — подчеркнул, — ландшафтный дизайнер. Побыл у вас на службе, язык послушал, на котором вы между собой разговариваете. В общем, всё понятно, хотя некоторые слова вы и коверкаете, — я догадался, что это он про наш церковно-славянский, — надеюсь, что и мы с вами отлично поймём друг друга.

Потом он достал из старинного, уже повидавшего виды кожаного портфеля примерную схему участка земли вокруг нашего храма и продолжил.

— Есть у меня соображения, как можно было бы благообразить занимаемую вами территорию.

Смотрите, вот здесь я предлагаю посадить яблони, на севере мы с вам можем разместить вишенки, а вдоль забора расположим декоративные кусты.

Нужно было отдать должное автору проекта, дизайнер, было видно, потрудился на совесть. Только одного я никак не мог понять, куда на схеме подевался сам храм?

— А храм, батюшка, придётся сносить, поскольку он занимает чужое место. Да-да, не спорьте, вот здесь, — и он указал рукой на алтарь, — как раз находится пуп земли, так что, здание придётся сносить и сажать на его месте дубы.

Я опешил:

— Какие ещё дубы?

— Хорошие дубы, из Краснодарского края. Мне как раз на днях оттуда саженцы привезли. Потом, видя моё недоумение, снисходительно продолжает:

— Вы не верите, что именно здесь находится пуп земли? Не сомневайтесь, вот подробные математические расчёты, — и он достал из портфеля ещё одно пухлое дело в обычном сером скоросшивателе.

Как мне тогда было обидно, целый час я убил впустую на разговор с больным человеком, потому, наученный горьким опытом, опасался, как бы и этот «князь» не стал бы очередной серией из всё того же «сериала».

Но нет, Голицын, слава Богу, оказался настоящим, и даже подарил мне визитную карточку. И вовсе не собирался он потребовать от нас те неудобья, а просто приехал подышать свежим воздухом в местном доме отдыха и заглянул к нам в церковь.

Мы ещё дважды встречались с князем. Скромнейший Сергей Николаевич оказался интересным, высокообразованным человеком, и в разговорах с ним я иногда чувствовал себя школьником с немытыми ушами перед строгим взором классного санинструктора.

Мы встречались с ним в доме отдыха, и, прогуливаясь по ухоженным дорожкам, Голицын мог долго рассказывать о своих пра- и прапрадедушках, их богатых поместьях, многочисленных битвах, в которых они принимали участие, тонких придворных интригах, которые они плели, и ничего не говорил о себе.

Складывалось впечатление, будто для него настоящая жизнь уже прошла, что вся она там, в далёком прошлом, и есть ли в ней место будущим поколениям Голицыных, непонятно. Передо мной был законный носитель звучного княжеского титула, за которым не стояло уже ничего, ни будущих славных битв, ни ответственных государственных решений. И от этого мне было пронзительно жалко князя Голицына, и нас, остальных, тоже жалко.

Аристократы, как это выходило из рассказов потомка известного рода, до болезненности переживали за свою репутацию, и, как правило, были людьми честными и глубоко порядочными. Лишившись в лихие революционные годы всего имущества, чудом уцелев в годы гонений, они сумели оставить в наследство потомкам высокие душевные качества и трепетное отношение к такому сегодня уже забытому понятию как «фамильная честь».