Возлюбленная

Мой отец больше всего на свете любил недожаренную яичницу-болтунью. Он в нее хлеб макал. Бабушка Бэби часто мне об этом рассказывала. Она говорила, что когда она могла ему зажарить большую яичницу-болтунью, так это для него было все равно что Рождество. Бабушка рассказывала, что всегда даже чуточку побаивалась моего отца, до того он был добрый и хороший. С самого детства – так она говорила – он был слишком хорош для этого мира. И ей от этого становилось страшно. Она думала: Господь ничего без умысла не делает. Белые, должно быть, тоже так думали, поэтому позволили им никогда не разлучаться. Так что у бабушки была возможность хорошо узнать своего сына, заботиться о нем, и он вечно пугал ее своими увлечениями: очень любил зверей, всякие машины, злаки и даже буквы. Он умел считать на бумаге. Его тот хозяин научил. Он предложил это и другим парням, но учиться захотел только мой папа. По словам бабушки, остальные ребята сразу отказались. Один из них, у которого вместо имени было что-то вроде числа[13]

, сказал: от этого ученья у него душа переменится и он забудет то, о чем забывать не должен, а ему такая путаница в мозгах ни к чему. А мой отец сказал: «Если ты считать не умеешь, так тебя всякий обманет. А если не умеешь читать, так тебя каждый проведет». Им это показалось смешным. Бабушка Бэби говорила, что она-то не сразу об этом узнала, но потом поняла, что только потому, что мой отец умел считать, читать и писать, он смог ее выкупить. А еще она говорила, что сама всегда мечтала научиться читать Библию, как настоящие священники. Вот и хорошо, что я освоила и то, и другое. А училась я очень хорошо, пока не наступила эта тишина и я могла слышать только свое дыхание и еще чье-то – того, кто перевернул кувшин с молоком, стоявший точно посреди стола. Никого там и близко не было, но мама все-таки выдрала Баглера, хотя он его вовсе не трогал. Потом маленькое привидение разбросало и перемяло целую кучу только что отглаженного белья и сунуло руки в тесто. Похоже, я была единственной, кто уже тогда все понял. А когда она вернулась, я сразу осознала, кто она такая. Ну, не сразу, конечно, но очень скоро – когда она по буквам произносила свое имя; и это было не то имя, которым ее нарекли, а то, за которое мама заплатила резчику, чтоб вырезал на камне. А когда она стала спрашивать про мамины сережки – я-то о них и вовсе не знала, – что ж, тогда совсем жареным запахло, и я поняла, что это моя сестра пришла и будет вместе со мной ждать нашего отца.

Отец мой был не человек, а чистый ангел. Вот он посмотрит на тебя и сразу скажет, где у тебя болит, и тут же все вылечит. Он подвесил над кроватью бабушки Бэби такую петлю, чтоб ей легче было вставать с постели и ложиться, а еще он сделал такую ступенечку, чтобы когда она подолгу простаивала на кухне, то стояла бы ровно. Бабушка говорила, что она всегда боялась, что какой-нибудь белый собьет ее с ног на глазах у детей. Она всегда вела себя очень достойно и вообще все делала правильно, особенно перед детьми, потому что не хотела, чтобы они видели, как ее сбивают с ног. Она говорила, дети прямо с ума сходят, когда видят такое. В Милом Доме никто вроде бы ничего подобного не делал и не собирался делать, так что мой отец там никогда этого не видел и с ума не сходил, и даже сейчас я об заклад готова побиться, что он пытается добраться сюда. Если уж Поль Ди смог это сделать, так мой папа тоже сможет. Не человек, а чистый ангел. Нам всем нужно быть вместе – мне, ему и Возлюбленной. А мама как хочет: может оставаться с нами или уйти куда-то с этим Полем Ди. Если только папа сам не захочет, чтобы она была с ним, но я думаю, что теперь уже не захочет, потому что она пустила Поля Ди в свою постель. Бабушка Бэби рассказывала, что люди всегда смотрели на нее свысока, потому что у нее было восемь детей от разных мужчин. И цветные, и белые – все смотрели на нее свысока. Считается, что рабы не должны получать удовольствие и испытывать какие-то чувства. Их тела вроде как для этого не приспособлены. С другой стороны, они должны рожать как можно больше детей, чтобы доставить удовольствие своему хозяину. Но при этом считается, что сами они никакого удовольствия испытывать не должны. Бабушка Бэби говорила, что все это ерунда и чтобы я всегда прислушивалась к своему телу и любила его.

Моя зеленая комнатка… Когда бабушка умерла, я пошла туда. Мама строго запретила мне выходить во двор и есть вместе с остальными. Мы с ней все это время оставались в доме. Это было больно и обидно. Я знаю, бабушке Бэби непременно понравились бы и сами поминки, и те люди, что пришли к нам во двор, потому что она очень тосковала, никого не видя и никуда не выходя, и печалилась, думая о различных цветах радуги и о том, как она ошибалась, что душа и сердце что-то могут и что-то значат. Все равно белые люди явились к ней в дом. Она все делала правильно, но они таки явились. И она не знала, как быть. Все, что у нее осталось, это ее сердце, но они и сердце ее совсем доконали – даже Война с ней такого сделать не сумела.