Возлюбленная

– Нет, парень, – сказал Сиксо. – Просто ей тут нужен еще один белый. Взамен.

– Зачем?

– А ты как думаешь? Ну-ка?

Что ж, так вот оно и было. Никто не рассчитывал, что Гарнер умрет. Никто об этом не думал. Оказалось, все держится только на нем. Когда он умер, их жизни тоже стали останавливаться, замерли. Рабство, оно рабство и есть, как там его ни назови. Особенно прижали Поля Ди; он был мужчина в самом расцвете сил, выше многих других и сильнее многих. Сперва у него отняли ружье, потом мысли, потому что учитель не желал слушать советы чернокожих. Их попытки что-то ему объяснить он называл дерзостью и разработал целую систему наказаний (которую изложил в своей книжечке), чтобы отучить их от этого. Он жаловался, что они слишком много едят, слишком много отдыхают, слишком много болтают языком, что, пожалуй, было правдой, если сравнивать с ним самим: он мало ел, еще меньше говорил и, кажется, совсем не отдыхал. Однажды он увидел, как они играют в пристеночек, и одного его оскорбленного взгляда было достаточно, чтобы Поль Ди моргнул и промахнулся. Он был и со своими учениками не менее суров, только наказания для них у него были другие.

Долгие годы Поль Ди считал, что этот учитель ломал и превращал в детей тех, кого Гарнер воспитал настоящими мужчинами. Это и заставило их решиться на побег. Теперь, измученный вывалившимся наружу содержимым той жестянки из-под табака, он все пытался понять, сколь же на самом деле велика разница между тем, что было с ними до появления этого учителя и после. Гарнер называл их мужчинами и объявлял об этом всем и каждому – но они были мужчинами только на ферме и с его разрешения. То ли он называл этим словом то, что видел в действительности, то ли пытался создать что-то, им самим выдуманное. Это не давало покоя Сиксо и даже Халле; Полю Ди всегда было ясно, что эти-то двое точно были настоящими мужчинами, независимо от того, как их называл Гарнер. И его весьма беспокоил вопрос относительно собственных мужских качеств; он на этот счет был собой недоволен. Нет, он, конечно же, как и все, выполнял всякую тяжелую работу – но не ясно, то ли с разрешения мистера Гарнера, то ли по собственному желанию? И кем бы он, в конце концов, стал – без Милого Дома, без Гарнера? В тех краях, например, откуда Сиксо был родом, или его собственная мать? Или, Господи помилуй, на невольничьем судне? Неужели только то, что какой-то белый, назвав его мужчиной, его в мужчину и превратил? Предположим, Гарнер проснулся бы однажды утром и передумал. Взял бы это слово назад. Убежали бы они тогда или нет? И если бы он даже этого не сделал, остались бы все три Поля в Милом Доме на всю жизнь или нет? Почему ему с братом, чтобы решиться на побег, понадобилась целая ночь? Неужели чтоб обсудить, стоит ли им присоединяться к Сиксо и Халле? А все потому, что они были отгорожены от окружающего мира чудесной ложью, а жизнь Халле и Бэби Сагз до Милого Дома казалась им просто цепью неудач. Не понимая тех мрачных историй, которые рассказывал Сиксо, или забавляясь ими, они чувствовали себя защищенными от невзгод и были убеждены в том, что они особенные. Они и не подозревали, что существует Алфред в штате Джорджия, и настолько любили тот мир, что окружал их, что готовы были мириться с чем угодно, лишь бы жить и быть там, где луна, на которую он, Поль Ди, как потом оказалось, не имел никакого права, все-таки всходила и всегда была прекрасна. Они познали очень мало любви, да и то потихоньку, тайком. Его маленькой любовью было, конечно, дерево; не такое, как Братец – старое, с широкой кроной и манящей тенью, – нет, ничего похожего.

В Алфреде, штат Джорджия, была одна осинка, которую еще и подростком назвать было нельзя. Тоненькая, ему еле до пояса – прутик, который годится разве что лошадь погонять. Коверканье слов в песнях да та осинка. Он жил, чтобы петь песни, коверкавшие жизнь, и наблюдать за той осинкой, которая жизнь утверждала. И никогда, ни минуты не верил, что может спастись. Пока не пошли дожди. Зато потом, после того, как индейцы чероки указали ему путь и послали его вдогонку за цветом деревьев, ему хотелось только двигаться, идти, проводить в дороге целый день, а назавтра оказываться уже совсем в другом месте. И он примирился с отсутствием в его жизни теток, двоюродных братьев, сестер и детей. И даже женщины – пока не пришел к Сэти.

А потом эта девушка выгнала его. Как раз когда все сомнения, сожаления и незаданные вопросы куда-то разом отступили, через много-много дней после того, как он поверил, что собственной волей заставил себя жить, и как раз там, где он наконец захотел пустить корни. Она гнала его из одной комнаты в другую, из дома – в сарай. Швыряла его, как старую тряпичную куклу.