Возлюбленная

Итак, Поль Ди в точно назначенное время идет к ручью, надеясь, что брат тоже пошел туда чуть раньше; совершенно ясно, учитель что-то пронюхал. Поль Ди добирается до ручья, который совсем сухой, как и обещал Сиксо. Он ждет там Сиксо и Поля Эй вместе с женщиной с тридцатой мили. Однако через какое-то время появляется Сиксо; руки в крови, а языком он, точно языком пламени, беспрерывно облизывает губы.

– Ты Поля Эй видел?

– Нет.

– А Халле?

– Нет.

– А кого видел?

– Никого. И в хижинах тоже; там только дети были.

– А Сэти?

– Дети ее спали. Она, должно быть, еще у миссис Гарнер.

– Я без брата не могу уйти.

– А я ничем не могу тебе помочь.

– Может, мне пойти и поискать их?

– Ничем не могу тебе помочь.

– Ну, ты-то что думаешь?

– По-моему, они сразу в кукурузу придут.

И Сиксо поворачивается к той женщине; они прижимаются друг к другу и начинают шептаться. Она вся прямо-таки светится сейчас каким-то внутренним светом. А до того, пока они с Полем Ди, скорчившись, сидели в кустах на покрытом галькой берегу ручья, в ней не было ничего особенного – так, какая-то черная тень в темноте, еле дышит от страха.

Потом Сиксо собирается выползти из кустов, чтобы отыскать спрятанные им ножи. Кажется, он что-то слышит. Черт с ними, с ножами! Скорей! Они втроем карабкаются вверх по берегу ручья, а учитель, его ученики и еще четверо других белых мужчин спешат им наперерез с фонарями. Сиксо подталкивает женщину с тридцатой мили к воде, и она бежит дальше по руслу ручья, а Поль Ди и Сиксо бегут в другую сторону, к лесу. Обоих вскоре окружают и связывают.

На рассвете воздух становится сладостным. Он напоен ароматами цветов, которые так любят пчелы. Стреноженный, как мул, Поль Ди чувствует босыми ногами росистую душистую траву. Он думает об этой траве и о том, где все-таки может быть Поль Эй. И тут Сиксо резко оборачивается и хватается за дуло ближайшего ружья, направляя его на себя. И начинает петь. Двое белых отталкивают Поля Ди в сторону и привязывают к дереву. Учитель говорит: «Живым. Живым. Мне он нужен живым». Сиксо рвется у них из рук и, кажется, ломает кому-то ребра, но со связанными руками все-таки не может как следует схватить ружье. Белые решают подождать. Но сколько? Может быть, пока он кончит свою песню? Пять ружей нацелены на певца; белые слушают. Поль Ди их почти не видит, потому что они стоят вне освещенного фонарем круга. В конце концов им это надоедает, и один из них бьет Сиксо прикладом по голове. Когда тот приходит в себя, он уже привязан к дереву, а перед ним разожжен костер из веток орешника. Учитель, видно, передумал: «От этого все равно толку не добьешься», – говорит он. Должно быть, на него так подействовала песня Сиксо.

Костер разгораться не желает, и белые сердятся на самих себя; они не были готовы к такому повороту событий – их позвали, чтобы поймать беглого негра, а не убить его. Им удается наконец развести костер побольше, но на нем разве что мамалыгу приготовить можно. Сухой хворост попадается редко, а трава промокла от росы.

Освещенный этим жалким костерком, Сиксо распрямляется. Он допел свою песнь. И теперь смеется. Журчащим смехом – так смеются сыновья Сэти, когда кувыркаются в сене или плещутся в дождевой луже. Его ноги поджариваются на медленном огне; штанины дымятся. Он смеется. Ему почему-то смешно. Поль Ди догадывается о причине, когда Сиксо перестает смеяться и громко кричит: «Севен-О! Севен-О!»

Дымящий, упрямо не желающий разгораться огонь… В конце концов им пришлось пристрелить Сиксо, чтобы заткнуть ему рот. Пришлось. Связанный по рукам и ногам, шагая среди дивно пахнущих трав и цветов, которые так любят пчелы, Поль Ди слышит, о чем говорят эти белые, и впервые узнает свою цену. Он всегда знал, вернее, считал, что знает ее – цену своих сильных рук, цену своего труда, цену себя как работника, который может принести ферме большую пользу, – но теперь он узнает свою стоимость, выраженную в долларах. Цену своего роста, веса, физической силы, могучего сердца, детского ума, мужских достоинств и своего будущего.