Возлюбленная

Но у девочки только глазки загорелись, и она так зачмокала губами, что и все тут же невольно зачмокали за нею следом, по очереди пробуя ягоды, обладавшие поистине божественным вкусом. В конце концов Бэби Сагз отшлепала мальчишек по рукам, чтобы отогнать их от ведра, а Штампа отправила к колодцу, чтобы обмылся как следует. И в тот вечер она решила сделать из этих ягод что-нибудь достойное великого труда и любви старого негра. Вот с этого все и началось.

Она поставила опару для теста и подумала, что хорошо бы пригласить Джона и Эллу, потому что трех, а может, и четырех пирогов для одной семьи многовато. Сэти решила, что неплохо было бы еще и парочку цыплят. А Штамп заявил, что окуней и сомиков в реке столько, что они сами в лодку запрыгивают – не надо и леску забрасывать.

Итак, своими загоревшимися глазками маленькая Денвер организовала настоящий пир для девяноста человек. Их громкие голоса в доме номер 124 не стихали до поздней ночи. Гости ели с таким отменным аппетитом и так много смеялись, что в итоге даже рассердились. На следующее утро, проснувшись, они припомнили вкус копченых окуней, которых Штамп приготовил на можжевеловых палочках; он каждую рыбину коптил над костром отдельно, прикрывая левой рукой, чтобы не плевалась во все стороны жиром; припомнили замечательный кукурузный пудинг со сливками; припомнили своих усталых объевшихся детей, что уснули прямо на траве, зажав в руках обглоданные косточки жареного кролика – припомнили все это, и их обуял гнев.

Три или четыре пирога, испеченные Бэби Сагз, превратились в десять, а то и двенадцать. Две курицы, зажаренные Сэти, представлялись пятью индюшками. Один-единственный куб льда, привезенный из Цинциннати – он вместе с арбузным соком, сахаром и мятой был использован для приготовления прохладительного напитка, – превратился в целый вагон мороженого и корыто клубники. И то, что дом номер 124 всю ночь сотрясался от смеха и веселья на славу угостившихся девяноста человек, разозлило их еще больше. Слишком у них всего много, думали они. Где она все это берет, наша Бэби Сагз, святая? Да и кто она такая, в конце концов? И почему она сама и ее семейство вечно в центре внимания? Откуда она так хорошо знает, что, как и когда нужно делать? Зачем дает всем советы, передает послания, лечит больных, прячет беглых, зачем вообще любит людей, готовит для них еду, молится за них да еще поет для них и танцует – словно в этой любви ко всем людям и заключается ее работа? Словно это дозволено только ей одной?

А тут – целых два ведра смородины, из которых она напекла не то десять, не то двенадцать пирогов; да индюшатины чуть не на целый город нажарила, а к ней свежий зеленый горошек – это в сентябре-то! – и сливки у нее свежайшие, хотя своей коровы нет и в помине, да еще лед и сахар, сливочное масло и хлебный пудинг, дрожжевой хлеб, лепешки – такое изобилие сводило их с ума. То, что Он несколькими хлебами и рыбинами накормил людей досыта, к делу отношения не имело: ведь Господь – не какая-то там бывшая рабыня, которой, может, никогда и не приходилось тяжко трудиться и таскать стофунтовые мешки к весам или весь день собирать стручки окры с ребенком, привязанным за спиной. Ее небось никогда не бил кнутом десятилетний белый мальчишка! А им-то – Господь один ведает, как им досталось. И ведь ей даже бежать не пришлось – ее, видите ли, ВЫКУПИЛ любящий сынок и ДОВЕЗ до берега Огайо в повозке; и документы об освобождении у нее имелись (она их между грудями засунула), а привез ее сюда тот белый, что раньше был ее хозяином; он же и заплатил за нее налог – Гарнер была его фамилия. А потом она сняла дом в целых два этажа, да еще с колодцем, у Бодуинов – у этих белых брата и сестры, которые всегда давали Штампу, Элле и Джону одежду, продукты и деньги для беглых негров, потому что ненавидели рабство куда сильнее, чем чернокожих рабов.

Вспомнив все это, они прямо-таки взбесились. Глотали питьевую соду наутро после пира, чтобы успокоить бунтующие после щедрого угощения желудки, и злились на ту беспечную щедрость, что словно была выставлена напоказ в доме номер 124. И шептались друг с другом по дворам о жирных крысах-богатеях, о Страшном суде и неуемной гордыне.