Возлюбленная

Сэти понимала, что тот круг, по которому она все ходила – мимо Поля Ди, мимо самого главного его вопроса, – все равно останется кругом. Что она все равно придет в ту же точку. И если люди не смогли понять ее поступок сразу – то она никогда уже не сможет объяснить его как следует. Потому что правда была предельно проста; это вовсе не было цепью сложных уловок, ловушек, проявлений ее эгоизма и тому подобного. Нет, все было просто: она сидела на корточках среди грядок и, увидев, что они идут, и узнав шляпу того учителя, сразу услышала шум крыльев. Это маленькие колибри воткнули клювы-иголочки ей в голову – сквозь платок, сквозь волосы – и разом захлопали крыльями. И если у нее в голове и возникла какая-то определенная мысль, то это было: Нет! Нет. Нет-нет. Нет-нет-нет. Да, все очень просто. Она просто побежала. Просто собрала все живое, что сама произвела на свет, самые драгоценные части своего существа, подхватила все это и понесла, поволокла сквозь какую-то дымку прочь, подальше, туда, где никто не сможет причинить им вреда, сделать им больно. Далеко, туда, где они будут в безопасности. А колибри все продолжали биться у нее над головой… Сэти на мгновение приостановила круговое движение и выглянула в окно. Она помнила те времена, когда этот двор был обнесен изгородью с калиткой, которую вечно кто-то запирал и отпирал, когда дом номер 124 был полон суеты, словно пересадочная станция. Она не видела тех белых мальчишек, что повалили изгородь, поломали столбы и калитку, оставив дом номер 124 разоренным и открытым всем и каждому; вот тогда все перестали останавливаться возле него и заходить «на минутку». Огромные сорняки заполонили двор, явившись с обочин Блустоун-роуд, и окружили теперь их дом.

Когда она вернулась из тюрьмы, то была рада, что изгороди больше нет. То есть нет того, к чему они тогда привязывали своих лошадей, когда она, сидя в огороде на корточках, увидела проплывшую над верхней планкой забора шляпу учителя. А потом, когда она повернулась к нему лицом и посмотрела ему в глаза, она уже что-то держала в руках, и это что-то остановило его; он отшатнулся. И все отступал и отступал назад каждый раз, как вздрагивало сердце ее девочки, пока совсем не перестало биться.

– Я остановила его, – сказала она, глядя туда, где раньше была изгородь. – Я взяла своих детей и отправила их туда, где они были бы в полной безопасности.

Рев, поднявшийся в голове Поля Ди, не помешал ему расслышать то удовлетворение, что прозвучало в голосе Сэти при этих словах, но ему показалось, что то, чего она так хотела для своих детей, как раз и отсутствует в доме номер 124: хоть какая-то безопасность. Это было самое первое, что он понял, когда переступил порог ее дома. Он считал, что сделал его безопасным, избавил от грозившего ему злого духа, выгнал оттуда эту дрянь и доказал всем, кто здесь настоящий хозяин. И раз уж Сэти сама не решилась на это раньше, он постарался сделать так, чтобы в доме поселилась ее душа; он считал, что сама она почему-то не может этого сделать. Что она всегда жила в этом доме с какой-то беспомощной, извиняющейся покорностью; ведь выбора у нее не было: без мужа, без сыновей, без свекрови, с одной лишь туповатой дочерью, она просто вынуждена была как-то приспособиться, чтобы там выжить. Колючая, вредноглазая девчонка из Милого Дома, которую он знал как девушку и жену Халле, была такой же послушной, как Халле, такой же застенчивой и такой же самоотверженной в работе. Он ошибался. Эта теперешняя Сэти стала иной. И привидение в доме совсем ей не мешало; по той же причине некоторые люди приветствуют появление в своих домах домовых, выставляя им новые башмаки. Эта теперешняя Сэти говорила о любви теми же словами, что и любая другая женщина, но то, ЧТО она говорила, могло человеку всю душу перекорежить. Эта теперешняя Сэти говорила о безопасности для своих детей, держа в руках пилу. Эта теперешняя Сэти не знала, где конец мира, и сама начала все сначала. И он вдруг увидел то, что так хотел показать ему Штамп: нечто более важное, чем сам поступок Сэти, – цель, которой она добивалась. И его это испугало.

– Любовь твоя слишком уж тяжела, – сказал он и подумал: а ведь эта ведьма сейчас смотрит на меня; сидит прямо надо мной на втором этаже и смотрит на меня сквозь пол.

– Слишком тяжела? – переспросила Сэти, думая о Поляне, где воззвания Бэби Сагз заставляли конские каштаны падать с деревьев. – Любовь или есть, или ее нет. Легкая любовь – это вообще не любовь.

– Да. Но ведь это тебе не помогло, верно? Разве я не прав? – спросил он.

– Помогло, – сказала она.

– Как? Твои сыновья ушли из дома, и ты не знаешь, где они. Одна твоя дочь мертва, другая со двора выйти боится. Как же тебе это помогло?

– Они не вернулись в Милый Дом. Этот учитель до них не добрался.

– Ну знаешь, бывает и похуже, чем в Милом Доме.

– Это не мое дело – знать, что хуже. Мое дело – знать, что плохо, и держать своих детей подальше от этого. Я спасала их от ужасной судьбы. Я поступила правильно.

– Нет, то, что ты сделала, было неправильно, Сэти.