Возлюбленная горца

Сопротивляться желанию было мучительно трудно, однако это сопротивление придавало ощущениям особую остроту. Но Джеймс сдерживал себя вовсе не ради остроты ощущений; он делал это ради нее, Давины. Она сама к нему пришла – так пусть поведет его дальше, до самого конца. Он будет следовать за ней, каких бы титанических усилий ему это ни стоило.

– Джеймс, пожалуйста… – снова прошептала она. И тут же принялась освобождать его от одежды.

Джеймс умирал от желания прийти ей на помощь, однако терпел эту сладостную муку. Он чувствовал, что вот-вот утратит контроль над собой, но до того, как это произойдет, он должен был сказать ей правду.

– Я был обижен на тебя и зол, но мои чувства к тебе никогда не менялись, – прошептал он.

– Я безмерно тебе благодарна за то, что ты все еще меня хочешь… несмотря на все мои изъяны, – прошептала в ответ Давина, и по щеке ее скатилась слезинка.

– Господи, Давина, только не плачь! – воскликнул Джеймс.

Она ласково улыбнулась ему.

– Слезы мои – слезы радости, а не печали. Я так долго этого ждала, Джеймс. Я хочу быть твоей.

И тут Джеймс почувствовал, что прежний страх тащит его туда, где безопасно, – под панцирь грубости и безразличия. Давина, очевидно, тоже это почувствовала, потому что глаза ее погрустнели. И ему впервые стало по-настоящему страшно. «А что, если, забравшись под этот панцирь, я больше никогда не смогу из него выбраться», – подумал Джеймс. Хм… странная мысль. И страх беспричинный. Но все же…

Тихо вздохнув, он провел ладонью по волосам и, оставив сопротивление, рухнул на кровать, закрыл глаза и скрестил на груди руки.

Он почувствовал, как прогнулся матрас, когда Давина легла с ним рядом. И он чувствовал ее волшебный, опьяняющий запах. Едва заметно улыбнувшись, Джеймс на мгновение приоткрыл глаза и прошептал:

– Твоя взяла. Делай со мной все, что пожелаешь.

А она не могла отвести от него глаз. И сердце ее стучало быстро-быстро. Когда Джеймс вот так, неподвижный, лежал на спине, он напоминал себя прежнего. Давина со вздохом закрыла глаза. Нет, никаких воспоминаний! Есть только настоящее – и ничего больше.

Прислушавшись к себе, Давина не обнаружила в своей душе страха. Была лишь страсть. И нежность. И желание. И если у нее еще оставались какие-то сомнения в том, что она поступала правильно, то сейчас они окончательно исчезли. Теперь оставалось лишь понять, что делать дальше. Она ведь должна его соблазнять, верно?

Давина нервно облизала губы. Было бы куда проще уступить инициативу Джеймсу, но он явно к этому не стремился – всем своим видом давал ей понять: если она хотела осуществить задуманное, то должна действовать самостоятельно. При этой мысли щеки ее вспыхнули, и она замерла в растерянности.

Джеймс наконец-то открыл глаза, и она увидела вспыхнувшие в них лукавые огоньки – он все прекрасно понимал. Но Давина нисколько не обиделась – напротив, его веселье, как ни странно, помогло ей избавиться от излишней нервозности. Ведь теперь Джеймс не казался таким неприступным и суровым…

Приподнявшись на локте, Давина прижалась губами к его щеке. Щетина на ней была колючей, но ощущения оказались скорее приятными. Осмелев, она поцеловала его в губы, почувствовав на них сладкий привкус вина. И постепенно притухшие было угольки желания вновь раскалились, ей уже захотелось иных поцелуев, не столь целомудренных.

– Ты целовать меня собралась или щекотать? – пробормотал Джеймс.

– Целовать, – ответила она и провела кончиком языка по его губам, заставляя их раскрыться. И стоило ей добиться желаемого, как весь ее пыл, годами не знавший выхода, вырвался наружу. И теперь уже Джеймс не бездействовал – он с громкими стонами целовал ее в ответ.

Давина не понимала, что с ней происходило; оказалось, что в ней открылись такие бездны, о существовании которых она даже не подозревала. Ее бросало то в жар, то в холод, и внезапно их с Джеймсом одежда стала ужасно ей мешать. Долой все барьеры! И она принялась стаскивать с него тунику. Следом за туникой на полу оказалась и его льняная рубаха.

Затаив от восторга дыхание, Давина любовалась обнаженной грудью Джеймса. На время забыв о штанах, что все еще были на нем, она поглаживала эту восхитительную грудь.

Джеймс был худощав и мускулист, ни унции лишней плоти. А многочисленные шрамы ничуть не умаляли красоты его тела. Сейчас он снова лежал абсолютно неподвижно, и лишь исходившее от него тепло напоминало о том, что под ее пальцами не мрамор, а живая плоть. Что ж, значит, ей предстояло «оживить» этот теплый мрамор, заставить его чувствовать.

Наклонившись над ним, Давина прижалась щекой к его обнаженной груди. Затем прижалась к ней губами и лизнула языком. Она слышала, как гулко билось его сердце, и слышала, как тяжело он дышал.