Возмездие

— Вот-вот, на этом именно и я хочу теперь остановиться, — длинные близорукие глаза Савинкова спрятались в глубокие щели. — Кого мы считаем теперь верными нам людьми? Оборотная сторона этой медали — вопрос ко всем вам: что вы делаете для того, чтобы поддерживать в наших людях верность нашим идеям? Или вы считаете, что вполне достаточно того, что мы не даем им умереть от голода? Сам по себе этот монархически настроенный есаул — грустный анекдот, но за всяким политическим анекдотом, как правило, находится какое-то реальное явление. Прошу вас, Дмитрий Владимирович, и вас, Евгений Сергеевич, завтра к десяти утра принести мне ваши планы, касающиеся широкой пропагандистской работы вокруг наших целей в России. Надеюсь, вы понимаете, что это не просто мой каприз, а острейшая необходимость, — наше новое наступление на большевиков превратится в фарс, если его поведут поклонники «Боже, царя храни». — Савинков встал. — Затем я прошу извинить меня и Павловского, но мы сейчас вынуждены покинуть этот гостеприимный дом, у нас дела…

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

На другой день савинковская газета «За свободу» вышла с подписной передовицей Философова «Мы видим впереди только парламентскую Россию». Выдержки из этой статьи читатель найдет в приложении к этой главе. Он увидит, как круто взялся Философов перевоспитывать своего верного есаула на демократический лад.

Деятели польской разведки, наверное, восприняли эту статью как еще одно доказательство, что Савинков затеял что-то новое и почему-то не торопится их об этом информировать.

Утром в отель к Савинкову приехал полковник польского генштаба Медзинский, который до недавнего времени был постоянным посредником между ним и Пилсудским. Вот и сейчас он привез Савинкову сердечный привет от майора Спыхальского — так условно в переписке и разговорах именовался Пилсудский. И приглашение совершить вместе с ним автомобильную поездку к советской границе, куда майор Спыхальский едет по служебным делам.

С трудом подавляя ликование, Савинков согласился. И все же не удержался, сказал Медзинскому:

— Предупредите о моей поездке полковника Сологуба, он, вероятно, сочтет необходимым организовать за мной слежку и там.

Медзинский сделал вид, будто ничего не понял…

Завтракали они на квартире Медзинского. Меню было самое изысканное, и разговор за столом витал в немыслимых эмпиреях. Видите ли, полковник Медзинский последнее время заинтересовался проблемой бессмертия человеческой души. Материалисты отнимают у людей веру в это бессмертие, но ничего не дают взамен. А полковник Медзинский знает, что нужно дать людям взамен. Национализм! Такой же фанатический, как религиозная вера в бессмертие. Нужно, чтобы каждый человек знал, что и после него его нация будет жить и процветать и что только в этом его вечное и посмертное счастье.

Савинков не очень внимательно слушал полковника, гораздо больше, чем бессмертие, его интересовали причины такого неожиданного внимания к нему поляков…

Ровно в двенадцать в столовую вошел адъютант полковника, объявивший, что машина у подъезда.

В десяти километрах от Варшавы они остановились и подождали огромный черный «роллс-ройс» Пилсудского. Савинков пересел к нему, и автомобили помчались дальше по припорошенному снегом кирпичному шоссе.

Пилсудский был в военной форме, в длинной светло-серой шинели с меховым воротником. Пушистые усы и косматые брови придавали его лицу несколько комичное выражение, но это впечатление сразу рассеивалось, стоило заметить его необыкновенно выразительные глаза — глубокие, умные, то хитрые, то веселые, то подернутые пленкой задумчивости, то цепко-сосредоточенные. Польский лидер был в прекрасном настроении, глаза его смеялись.

— Я рад, что вы согласились совершить со мной эту поездку. Я всегда рад видеться с вами, — сказал он своим сиплым, грубоватым голосом.

— Увы, очевидно, еще большей радостью для вас было вышвырнуть меня из Польши, — ответил Савинков.

Веселые искорки в глазах Пилсудского погасли. Он согнутым пальцем провел по губам, чуть приподнимая усы, и холодно сказал:

— Господин Савинков, я готов уточнить наши позиции. Моя — такова: каким бы грандиозным я ни считал ваше дело, я не отдал бы за него Польшу на растерзание большевикам. А именно так и стоял вопрос, когда они прислали нам свою ноту. Надеюсь, что моя позиция вам понятна.

— Я хочу, чтобы вы постарались понять и меня, — глухо отвечал Савинков, смотря в окно на пролетающие мимо стриженые ивы. — Высылка из Польши в личном плане принесла мне радость жить в прелестном Париже. Но во всем остальном, что мне дороже моей собственной персоны, она отбросила меня и всю мою борьбу в России на несколько лет назад.

— Повторяю, я мог понести куда больший урон. И тоже совсем не личного порядка… — Пилсудский положил свою большую узловатую руку на колено Савинкова и добавил: — И чтоб покончить с этой неприятной темой, сообщаю вам, что я отдал распоряжение юристам воспользоваться тем, что вы родились в Польше, и дать вам право жить у нас где угодно…