Ту чужую женщину с бесхвостой чернобуркой на шее Орви никогда не могла забыть окончательно. Орви не решилась никому доверить свою тайну, ей было стыдно. Лулль? Она бы рассмеялась и назвала происшествие на аллее сновидением переходного возраста. Отец бы, наверное, взбесился и стал клясться, что ее обманули. Кто знает, может быть, воспоминание о маме, вязавшей белую шаль, и померкло бы. Реди? Вероятно, он помчался бы сломя голову разыскивать незнакомую женщину. Только зачем? Кому бы от этого стало легче?
Подсознание говорило Орви, что не стоит подвергать потрясению ни себя, ни других. Кроме того, все это могло оказаться вымыслом нездорового человека, и тем глупее было бы потом расхлебывать заваренную кашу. Пусть мама, вязавшая белую шаль, продолжает оставаться на пьедестале.
Не стоит лишать отца его отцовских прав.
Так Орви и не поделилась ни с кем своими заботами и тайной.
Благодаря встрече с незнакомой женщиной Орви повзрослела. Она стала намного рассудительней.
Несколько дней она обходила стороной дом из плитняка. Затем в ней заговорили угрызения совести, и она специально замедляла шаги на аллее и оглядывалась по сторонам, кого-то высматривая. Но та женщина так больше никогда и не появлялась.
Временами Орви начинала верить, что женщина говорила правду. Она пыталась представить себе лицо незнакомки. Хотя в тот раз и валил снег, Орви впоследствии все же находила в себе поразительное сходство с той женщиной.
Проблемы родственных отношений в тот период нередко занимали ее воображение.
По вечерам Орви незаметно разглядывала отца, читавшего за столом газету. Когда же она пыталась внушить себе, что это чужой для нее человек, у нее внутри все опускалось и холодело.
Постепенно Орви успокоилась, ведь женщина с чернобуркой словно в воду канула. Орви стала считать ее призрачным злым духом, нарочно пытавшимся нарушить ее душевное спокойствие. Позднее, вспоминая о том происшествии, Орви даже пыталась развеселить себя: ведь на самом деле женщина просто искала пропавший лисий хвост. Она подарила его когда-то ребенку, которого тоже звали Орви. Со временем все в ее голове перепуталось, и она начала приставать к любой Орви, которую ей удавалось выследить.
Словно кто-то невидимый подгонял Маркуса и диктовал ему поступки.
Маркусу уже некоторое время был известен адрес Сулли, и однажды вечером этот невидимка подсказал, что настало время навестить ее. Как и когда-то, собираясь на танцульку, Маркус начистил ботинки, надел чистую рубашку и отправился в путь. Паула озабоченно глядела ему вслед.
Неожиданное появление Маркуса не удивило Сулли. Она вела себя непринужденно, без всякого стеснения обняла Маркуса и прижалась щекой к лицу парня.
Сулли жила в большой квартире своего дяди. Маркуса поразила откровенность, с которой Сулли описала свое положение. Она рассказала, что дядя позвал ее к себе, чтобы она за ним ухаживала. Сулли должна была разделять общество тяжело больного сердечника и облегчать последние дни его жизни. Дядя обещал составить завещание на нее. Сулли заметила, что дядя богат, но в глазах ее при этом не было ни тени жадности или стремления поживиться за чужой счет.
Квартира, набитая непривычным для Маркуса хламом, не казалась ему бог весть каким богатством. Парень скользнул взглядом по темным комодам, буфетам с пыльными стеклами, посмотрел на старинные картины, на которых толстые голые женщины скакали верхом на мясистых быках, — по мнению Маркуса, все эти странные предметы не имели ровным счетом никакой ценности. Над столом висела люстра с подвесками, половина лампочек в ней не горела. Маркус не решался опереться рукой на стол, покрытый скатертью, расшитой гирляндами роз. Он вспомнил кухню в деревне, где Паула по субботам добела надраивала стол щелоком.
Сулли показала Маркусу всю квартиру. В соседней комнате возлежал на высоких подушках бледнолицый старик. Над ним тикали часы, циферблат которых окружали маленькие резные мальчики с крошечными трубами в руках. Дядя протянул Маркусу руку и приветливо сказал:
— Так, так, значит, Сулли собралась замуж.
Как нечто само собой разумеющееся, дядя добавил:
— Вот и мне поможешь, Сулли-то одной тяжело.
В третьей комнате стоял диван с изогнутой спинкой, на котором спала Сулли. Сулли улыбнулась и сказала, что вдвоем они на этой постели уж никак не уместятся.
Странное чувство охватило Маркуса, когда он ходил по квартире Суллиного дяди. Мчавшиеся по стенам откормленные быки с толстыми женщинами на спинах пробуждали в Маркусе какое-то ощущение голода.
От него не требовалось никаких усилий, чтобы добиться Сулли. От этого становилось веселее на душе. Будто они уже в тот раз на сеновале обо всем окончательно договорились. Он мог в любую минуту занять свое место рядом с Сулли.
— Времена пошли нелегкие, — заметила Сулли, когда они уселись под люстрой. — Надо держаться друг за дружку и думать о завтрашнем дне.