Возможность выбора

Как-то субботним вечером, это было давно, Маркус прервал еду, швырнул кусок хлеба в ведро для свиньи, вылил из стакана остатки молока коту, насухо вытер жирный нож, сложил его и сунул в карман. Достав из-под кровати сапоги, соскоблил с них на крыльце грязь и, не вымыв ног, обулся (дорога все равно пыльная, можно будет ополоснуть ноги в речке). Покончив с этим, он заявил матери:

— Я пошел на танцы.

Маркус танцевать не умел, но вечеринку устраивали на гумне соседнего хутора, электричества там не было, да и кто станет пристально следить за тем, кто как передвигает ноги по выщербленному земляному полу.

Сулли тоже явилась на танцульку.

Будучи старше Маркуса на четыре года, Сулли была очень женственной. Высокая грудь, тонкая талия, покатые плечи и иссиня-черные волосы, о которых на деревне ходили разные слухи, упоминали даже такую ужасную вещь, как краска для волос. Зато никто не сомневался в неподдельности ее глаз. На деревне все до последнего пса знали, что уж фокусников-то тут не водилось. На деревне известно, что уж глаза-то подделать у нас никто не сумеет. Маркус только раз заглянул в огромные бездонные глаза Сулли и почувствовал, что он окончательно потерял голову. Если же человек потерял голову, то ему нет никакого смысла считаться с мнением других. Маркус разошелся вовсю, танец за танцем он заключал Сулли в объятья и водил ее по утрамбованному полу гумна. Маркус танцевал старательно, будто выполнял тяжелую работу, а работу он не привык бросать на половине. Время было серьезное, парнишка оставался на хуторе за взрослого мужчину. В те дни как раз шло создание колхозов, и Паула хотела спасти все, что было возможно. Чуть ли не через день под вечер запрягали лошадь, они с Паулой переносили в телегу добро, и Маркус отправлялся в поселок. Не счесть, сколько ночей пришлось трястись парню в телеге в обществе свиных окороков, бараньих туш, зарезанных кур, кадушек с маслом или мешков с шерстью. На Маркуса можно было положиться, он не дрейфил, проезжая даже через темный лес, а к рассвету всегда добирался до поселка и останавливал лошадь у дома дяди. Пока дядя, накинув на плечи поношенное пальто, из-под которого выглядывали кальсоны, спускался с лестницы, Маркус дымил самосадом.

Маркус никакой работы не чурался, он зажал в своих объятиях Сулли и отплясывал подряд все польки, вальсы, танго.

Просто удивительно, что Сулли, не обиженная вниманием первых парней на деревне, так терпеливо сносила медвежью пляску Маркуса. Даже более, когда ее глаза попадали в свет подвешенного к деревянной лестнице фонаря, на Маркуса сыпались сладостно-мучительные искры.

В одном из углов гумна не прекращался смех, им что-то кричали, но Маркусу было не до того, чтобы обращать внимание на всякие пустяки. Он крепко обнимал загадочную Сулли, чье имя звучало, как шепот. Впервые появившись на танцульках, парень не мог поверить в такой успех.

Когда пиво, подносимое музыканту, сделало свое дело и гармонь начала перевирать мелодии, а гармонист затянул сальные песни, Маркус пресытился праздником. Сулли также. Они вместе покинули гумно. В голове у Маркуса все еще шумело от танцев, и прохладный ночной воздух подействовал на него, как ушат холодной воды. Еще минуту назад он крепко обнимал Сулли, а теперь держался от нее на почтительном расстоянии и шел рядом с ней как будто против воли. Маркус сопел, волочил ноги, и ему было страшно неловко, что он не знает, о чем говорить с Сулли. Сулли жила на самом дальнем хуторе, делать было нечего, пришлось провожать ее. Ни один настоящий мужчина не допустит, чтобы девушка ночью дрожала в одиночестве от страха.

За весь долгий путь Маркус только раз раскрыл рот, сказав:

— Надо же, роса еще не пала.

Но дом Сулли был не за горами. Хотя идти пришлось немало, в конце концов они все же добрались до затихшего двора. К удивлению Маркуса, пес ни разу не тявкнул, несмотря на то, что к дому в темноте подошел чужой человек.

Сулли прислонилась к лестнице, ведущей на сеновал. Она подняла руку и почему-то провела ладонью по небритой щеке Маркуса. Странно, ладонь ее была такой мягкой, будто она не трудилась изо дня в день на хуторе наравне со всеми женщинами. По спине Маркуса прокатилась жаркая волна. Сулли тихо смеялась, Маркус готов был обнять ее. Сулли начала подниматься вверх по лестнице.

Маркуса вновь одолело смущение. У лаза на сеновал Сулли обернулась и спросила с нескрываемым удивлением:

— Ты что, и не собираешься наверх?

Когда Маркус с дрожью в коленях взбирался вверх по лестнице, черный проем сеновала раскачивался перед его глазами, как маятник, вправо и влево.

До первых петухов Маркус потихоньку спустился с сеновала. Он не пошел через двор и не воспользовался воротами; здесь же у конюшни он перемахнул через изгородь, решив пойти домой напрямик через лес.

Вдруг со всех сторон раздался треск и топот, словно сюда со всего уезда собрались медведи. В следующее мгновение Маркус лежал на земле, его жестоко избивали. Парень зажмурился, втянув голову в плечи и принялся изо всех сил отбиваться ногами, никаким другим способом он не мог защищаться.