Возможность выбора

Маркусу надоело шататься по ресторанам. Оглушительные оркестры, доставлявшие когда-то такое удовольствие, гул голосов подвыпивших людей лишились в глазах Маркуса притягательной силы. Возвращаясь с работы, он жаловался на усталость, ложился и спустя минуту уже посапывал. В их маленькой комнате такому увальню, как Маркус, нечем заняться. Да и Орви казалось, что лучше не вставать из-за стола, не то наткнешься на что-нибудь и набьешь себе синяков. Иногда Орви от нечего делать придумывала, как переставить мебель, но, как ни думай, пространства от этого не прибавится. В комнате не было ничего лишнего — у задней стенки диван, налево шкаф, посреди комнаты стол, над ним лампа, у окна кресло и рядом с ним письменный стол. Им, правда, никто не пользовался, ни Орви, ни Маркус особой переписки не вели, просто стол был нужен Маркусу для чувства собственного достоинства. В ящиках письменного стола Орви держала всякую мелочь: перчатки, чулки, крем, бигуди, пудреницы и прочую ерунду.

Для детской кроватки в этой комнате и в самом деле не нашлось бы места.

Маркус рассудил правильно — наследником можно обзавестись и позже.

Орви надеялась, что Маркус наконец-то что-нибудь предпримет — только в собственной квартире их жизнь по-настоящему начнется. Нелегкое дело — набраться терпения и ждать, и тем не менее Орви не считала возможным докучать Маркусу. Мужчина сам должен был уразуметь, в чем заключаются его обязанности. Разумеется, став в очередь на квартиру, они имели бы не так уж много шансов получить ее, количество квадратных метров, поделенное на троих, отодвинуло бы их в самый конец списка нуждающихся в жилье. Но почему бы не действовать самому, на свой страх и риск!

Орви заметила, что с тех пор, как у Маркуса пропал интерес к увеселительным заведениям, он стал откладывать деньги. В каждую получку он клал определенную сумму на книжку. Орви была довольна бережливостью Маркуса. Эти деньги очень пригодятся, если в один прекрасный день им представится возможность купить квартиру.

Орви считала, что Маркус мог бы начать прирабатывать и сверхурочно — тем скорее у них будет свой дом. Но Маркус предпочитал после работы валяться на диване, и Орви с испугом стала замечать, что муж ее с каждым днем все больше толстеет.

Как невесть какого блаженства ждала Орви вечера, когда у Маркуса будет настроение обсудить перспективы их дальнейшей жизни. Раньше они то и дело на всю громкость запускали радио, чтобы Паула не слышала их разговоров, и часами могли обсуждать всякие пустяки.

Но такой вечер все никак не наступал. Дни становились все более однообразными. Когда Маркус лежал, Орви в перерывах между чтением разглядывала их жилье. Чем внимательнее она присматривалась к попорченному дождями потолку и стенам, углы которых закруглились от бесчисленных слоев обоев, тем муторнее становилось у нее на душе. Коснувшись пальцами ног пола под столом и почувствовав торчащие гвозди и сучки, Орви приходила к выводу, что эту убогую лачугу надо бы просто-напросто снести.

Порой ей казалось, что стены комнаты покосились и скоро обвалятся, подобно карточному домику. Придя вечером домой, она уже ждала утра, чтобы уйти на работу. С недавнего времени Орви стала работать шлифовщицей пуговиц.

Иногда она испытывала неловкость оттого, что всем недовольна и думает только о своих удобствах. Паула по сравнению с ними жила еще стесненнее. Ее владениями оставалась лишь длинная темная кухня. У стены под окном стояла старинная швейная машина, перед ней узкая кровать и стол. В другом углу — кухонный шкаф, вплотную придвинутый к плите, табуретка с ведром для воды и прочее непонятное Орви барахло. Но стоило Орви вспомнить о корзинке для картошки, неизменно стоявшей возле входной двери, как ее сочувствие к Пауле мгновенно улетучивалось. Привыкнув еще в пору своей жизни на хуторе к тому, что картофель приносят в дом в корзинке, Паула никак не могла отказаться от этой дурацкой манеры.

Разве в такой квартире Орви смогла бы мыть ребенка, полоскать пеленки и разогревать бутылочки с молоком?

На кухне Паула была полновластной хозяйкой. По субботам и воскресеньям Орви с утра до вечера приходилось терпеть ее возню.

Паула с грохотом снимала с плиты чугунные конфорки — настоящую еду надо непременно готовить на открытом огне. Она без конца передвигала взад-вперед сковороды и кастрюли. Чайник всякий раз перекипал, и к потолку поднимался пар. Из квартиры никогда не выветривался запах картошки, так как Паула каждый день варила ее в большом котле. Она гордилась своим весом — более пяти с половиной пудов. Что ж, такая туша требовала обильной пищи.

— Я в своей жизни все потеряла, — не уставала повторять Паула. — Муж погиб от несчастного случая, хутор отошел к колхозу, ничего-то у меня не осталось. Могу же я хотя бы есть столько, сколько хочется.