Возрождение

Ниже была приписка от моего брата. Хотя Терри недавно исполнилось шестьдесят, он писал все такими же каракулями, как в начальной школе. Однажды его учительница прикрепила к его табелю записку: «Терренс ДОЛЖЕН исправить свой почерк!»

«Джейми, привет! Приезжай на вечеринку, ладно? И никаких отговорок. У тебя целых два месяца, чтобы вписать ее в свой график. Если Конни прилетит аж с Гавайев, ты из Колорадо и подавно можешь добраться. Мы соскучились, братик!»

Я сунул приглашение в плетеную корзинку, висевшую на кухонной двери. Она у меня называлась «корзина “Как-нибудь потом”», потому что была набита письмами, на которые я надеялся как-нибудь ответить… что на самом деле означает «никогда», как вам наверняка известно. Я сказал себе, что у меня нет ни малейшего желания возвращаться в Харлоу. Может, и так, но семейные узы не ослабевали. Спрингстин, пожалуй, не зря писал, что нет ничего лучше, чем кровь на крови.

Ко мне приходила убираться женщина по имени Дарлин. Раз в неделю она пылесосила, вытирала пыль и меняла постельное белье (мне до сих пор было стыдно препоручать это кому-то другому, потому что в детстве меня приучили перестилать постель самому). Мрачная она была старушка, и я старался не сидеть дома в дни ее визитов. Однажды после ее ухода я обнаружил, что она выудила приглашение из «корзины “Как-нибудь потом”» и поставила на кухонный стол. Раньше Дарлин не делала ничего подобного, и я воспринял это как знамение. В тот же вечер я сел за компьютер, вздохнул и послал Терри письмо из двух слов: «Хорошо, буду».

Выходные на День труда

прошли отлично. Я получил огромное удовольствие и не мог поверить, что чуть не отказался приехать… или не оставил письмо без ответа, что скорее всего разорвало бы навсегда и без того истрепанные семейные узы.

В Новой Англии было жарко, и в пятницу посадка в портлендском аэропорту получилась необыкновенно тряской из-за воздушных завихрений. На север в округ Касл я ехал медленно, но не из-за пробок. Я просто крутил головой по сторонам при виде знакомых мест – ферм, каменных стен, магазина «У Брауни», уже закрытого и темного, — и не мог на них насмотреться. Как будто мое детство все еще было здесь, едва видное под полупрозрачным куском пластика, который со временем покрылся царапинами и пылью.

Когда вечером я подъехал к дому, уже перевалило за шесть часов. К нему была добавлена пристройка, которая увеличила его чуть ли не вдвое. На подъездной дорожке стояла красная «Мазда», явно взятая напрокат в аэропорту (как и мой «Форд-Эклипс»), а на газоне – грузовик с надписью «Топливо Мортона» на борту. Грузовик был украшен таким количеством цветов и гофрированной бумаги, что напоминал парадную платформу. На передние колеса опиралась большая табличка. На ней было написано:

«Счет: Терри и Аннабел – 35, Кара-Линн – 1! Выигрывают все! Вечеринка здесь! Милости просим!»

Я припарковался, поднялся на крыльцо и уже было хотел постучать, но потом подумал «какого черта, я же здесь вырос» и просто вошел.

На миг я, казалось, прыгнул назад во времени, в те годы, когда мой возраст состоял лишь из одной цифры. Моя семья сидела за столом в гостиной, совсем как в шестидесятые. Они говорили наперебой, смеялись и препирались, передавая друг другу свиные отбивные, пюре и блюдо, накрытое влажным кухонным полотенцем: так когда-то мама накрывала початки вареной кукурузы, чтобы не остыли.

Поначалу я не узнал седовласого мужчину внушительного вида в дальнем конце стола, а сидящий рядом с ним симпатяга-брюнет точно был мне незнаком. Но когда при виде меня «заслуженный профессор» встал со стула и расплылся в улыбке, я понял, что это мой брат Кон.

— Джейми! – крикнул он, и ринулся ко мне, едва не сбив Аннабел со стула. Он заключил меня в медвежьи объятия и осыпал поцелуями лицо. Я со смехом хлопал его по спине. Потом к нам присоединился еще и Терри, обнял нас обоих, и втроем мы неуклюже исполнили эдакий хасидский танец, да так, что пол затрясся. Я видел слезы на лице Кона, и мне самому немножко захотелось всплакнуть.

— Хватит, ребята! – взмолился Терри, не переставая прыгать. – Мы так в подвал провалимся!

Мы попрыгали еще некоторое время. Мне казалось, что по-другому было нельзя. И это было хорошо. Это было правильно.

Кон представил здоровяка, который был моложе его лет на двадцать, как «своего друга с кафедры ботаники Гавайского университета». Пожимая «другу» руку, я подумал, потрудились ли они снять в «Касл-Рок-инн» два отдельных номера. Вряд ли, в наше-то время. Не помню, когда я понял впервые, что Кон – гей; наверное, когда он учился в аспирантуре, а я все еще играл «Страну 1000 танцев» с «Камберлендами» в Мэнском университете. Родители, конечно, узнали гораздо раньше. Поскольку они не придали этому большого значения, то не придали и мы: для детей, мне кажется, негласный пример гораздо полезнее наставлений и поучений.