Возвращение

— Вы не беспокойтесь, товарищ капитан, — сказал Ипатов, — я ему втолковывал, что вся нейтралка заминирована, надо аккуратно идти след в след — впереди Пантелеев, за ним он и я замыкающим. Кажется, он понял. У нас не Африка. Так что ему деваться некуда.

Ипатов улыбнулся — больше себе, чем Рогозину. В новом задании для него было что-то из мальчишеской его жизни.

— Погоди, — сказал Рогозин, вынул из планшета завернутый в фольгу, затем в голубенькую обертку, затем еще в плотную бумагу, не годную для курева, обломок шоколадной плитки и молча сунул его Ипатову в карман.

В распадках, поросших кустами, уже клубилась мгла. Скрылись брустверы немецких окопов, ограждения, покрытые наледью, дальний лес, весь пейзаж с привязанными к нему ориентирами, секторами обстрелов, все стаяло во тьме. Рогозин и Журавлев спрятали бинокли, ждали молча.

Слышен был лишь привычный треск взметнувшихся ракет. Вдруг вспыхнул раструб света, немцы включили прожектор, свет медленно полз, ощупывая каждый бугор, еловый молодняк. Вокруг зачастили пулеметные очереди, завыли мины. Мины неслись над головой Рогозина, шквальный пулеметный огонь шел сбоку, из выступа немецких траншей. Обстрел продолжался минут десять, а то и больше. Наступила тишина, выжидающая, без ракет. Присматривались и там и тут.

Еще немного полежали, и Журавлев предложил спуститься в землянку погреться. Рогозин отмахнулся. Если все обойдется, думал он, батальон могут отвести на неделю в город или хотя бы во второй эшелон. Они завшивели, запаршивели, от батальона осталось всего ничего.

Наконец вернулся отправленный Ипатовым обратно Савельев: заминированный участок был пройден.

Ждать дальше не было смысла, но Рогозин почему-то не уходил. Полулежа на бруствере, думал про то, как этот немец покривился, видно, фюрер ихний для него уже не тот, скисает, но блокаду они держат крепко. Впрочем, неизвестно, кто кого держит, мысль эта его обрадовала. Немец тоже вынужден тут стынуть, Ленинград никуда не дает им деться…

Он не додумал: с бруствера к ним сползали немец с Ипатовым. Лейтенант лежал на шинели. Что-то он хотел сказать, вместо этого застонал.

Спустя полчаса Ипатов уже лежал в санчасти. Нога в колене у него была раздроблена, медсестра сменила окровавленный бинт, наложила шину, сделала укол.

— Может, обойдется, — приговаривала она, — лишь бы не было гангрены. Может, обойдется, если сразу в госпиталь.

Расспросить немца Рогозин не мог по случаю незнания языка. Ипатова не расспрашивал, лейтенант лежал бледный, закрыв глаза, иногда крупно вздрагивал, тихо стонал. Немец что-то старался объяснить, говорил виновато. Пантелееву добавить было нечего.

Ипатов открыл глаза, видать, от укола ему стало легче. Сестра обмыла ему лицо, руки, Журавлев помог снять гимнастерку, все было в крови, трудно было представить, как его немец тащил на шинели.

— Я думал, он к своим попытается уйти, — сказал Ипатов. — Я его не мог удержать, товарищ капитан. Это он добровольно.

— Надо доложить, — напомнил Журавлев.

Рогозин позвонил Осадчему, пусть доложит в штаб.

— Невероятно, сам вернулся? Это почему? — сказал Осадчий. — Не верю.

Ипатов пояснил, что Густав бежать не пытался, а понимал он его с трудом, ясно было одно: боялся, если уйдет к своим, будут судить, попадет в гестапо.

— А что к нам вернется, не боялся?

— Товарищ капитан, я его не агитировал. Может, ему у нас понравилось?

— В раю побывал? Ну и ну, ты, главное, не волнуйся, ему, конечно, твое спасение зачтут, а тебе надо выздоравливать, поскольку ты вещественное доказательство.

Докладывая по телефону командиру полка, Рогозин повторил слова Ипатова — добровольно перешел, спас офицера, вроде как совершил подвиг.

— Остынь, — сказал полковник. — Не до этого.

Рогозин предложил, чтобы не рисковать, пусть из разведотдела проведут разговор с немцем здесь, в батальоне. Не стоит тащить его в город, к тому же у немцев прожекторы. Надо, чтобы артиллеристы, как засекут, пусть шандарахнут, к такой матери. Ведь под прожектор наши с немцем и попали.

Полковник думал, не отключался.

— Как ведет себя?

— Вроде с достоинством, — сказал Рогозин, набивая немцу цену.

— От Роммеля… Может, имеет поручение?

— Похоже, — сказал Рогозин.

— И думать не моги допрашивать у тебя. Мне его приказано доставить аж комдиву. Сам командарм хотел прояснить такое явление, так что снаряжай немедленно. Ясно?

Ипатова Рогозин распорядился подготовить к эвакуации в тыл, в госпиталь. Затем отправился на КП, оттуда стал докладывать начальнику штаба. Вскоре ему позвонил командир полка.

— Откуда у них прожектор?

— Они ж тут уже полгода стоят, — сказал Рогозин. — Иногда включают.

Он опять принялся рассказывать, как все было.

— Как это он вернулся? Почему?

Рогозин не мог ничего объяснить.

— Надо прежде всего переправить в разведотдел, а что если… — сказал полковник. — Подожди, помолчи… Давай прямо к комдиву. Там ждут.

— Надо подождать, — сказал Рогозин. — Немцы все еще наблюдают за нашим участком. Они еще не знают толком, удалось им уничтожить ихнего Густава и его конвой или нет.