Возвращение Амура

Если она и не заметила момент, когда жесткий бумажный квадратик скользнул под ленту, но, опустив руки после аплодисментов, очевидно, почувствовала на талии что-то постороннее. Анри увидел, как ее пальчики извлекли бумажку. Полуотвернувшись от мужа, она развернула ее и, прочитав, быстро оглянулась. Но ничего, естественно, не увидела: она была на свету, а под антресолью достаточно темно. Катрин еще раз глянула на послание и опустила листок в маленькую сумочку-sac, висевшую у нее на руке.

Анри понял, что теперь он без опасения может быть представлен чете Муравьевых. Катрин знала про его увлечение латинскими изречениями, особенно часто он повторял «Sine amor vita nulla est»[37] – оно ей очень нравилось. Его Анри и написал, прибавив самое важное: «Nil ad mirari».[38]

Катрин – умница и все поймет, как надо. Главное, чтобы при официальном представлении Андре Леграна как однополчанина Анри Дюбуа она ничем не выдала себя. Анри не сомневался, что представление, по его просьбе, организуют Элиза и поручик, записной воздыхатель. «Тоже мне, сатир влюбленный, – саркастически усмехнулся он про себя, вспомнив встречу у афишной тумбы. – Раза в два ее старше, а все еще поручик. Ладно, был бы богат. А так – что он может дать такой девушке, кроме своего жалкого жалованья?»

…Впрочем, какое ему дело до чьих-то амуров, когда хватает своих проблем?

3

Вогул не понимал, что с ним происходит. То есть, нет, он понимал, что влюбился, но не мог осознать – с какого перепугу!

Вот уже пятый месяц не проходило дня, чтобы он не вспоминал об этой треклятой француженке. Ни девки пригожие, ни бабы ядреные, коих допрежь ни одной не пропускал, – ныне все не по душе. А что в ней такого особенного? Ну хороша – ничего не скажешь; умна – тоже бывает; играет на какой-то большой скрипке, такой здоровенной, что ее приходится ставить на пол, – но, если вдуматься, je m^,en fiche[39]

, – уныло думал он, сидя в трактире за стаканом чая. Народу было немного: вот через полтора-два часа, к окончанию торговли на базаре, здесь пушкой не прошибешь. Не до размышлений будет, тем более невеселых, как об этой вот, не выговоришь, вио-лон-челистке. То ли глаз у нее с приворотом, то ли магнит какой в нутре сидит, а только тянет к ней – спасу нет! Вот и на концерт за каким-то лешим притащился, целых пять рублей за билет заплатил. Степан Шлык за такую деньгу месяц бы пилил, строгал да клеил, а тут – благо-твори-тельность! Оно, конечно, Григорий Вогул – не Степан Шлык, деньжатами не обижен, однако, надо признать, благо творить – не каждому по карману.

Вогул недовольно тряхнул головой, отгоняя дурацкие мысли о деньгах. При чем тут деньги? Глупо он повел себя тогда, на берегу Волги, выставился этаким грубым легионером, привыкшим все брать силой. А с ней надо было по-другому. Хотя о ту пору он и предположить не мог, что все завяжется тройным узлом. Думал: заговорит девку, а там – под кустик завалил, юбчонку задрал, а у нее уже и ножки врастопырку – заходи, мил-дружок, на горячий пирожок. Девки, они же все на одну подкладку – что русские, что французские – ему ли не знать? А эта вдруг заартачилась, ножичек выставила, по щеке залепила… Да чтобы кто-то Вогула пальцем тронул! Рано или поздно тому не жить! А первому – этой суке, генералу Муравьеву! Жаль, в Петербурге сорвалось перо ему вставить. Как он вчера разорялся, хвост павлиний распускал – тьфу!

Вогул в самом деле чуть не сплюнул на пол, да вовремя спохватился: еще прицепится буфетчик, полицию кликнет, а ему лишний раз светиться вовсе ни к чему.

Григорий допил чай, глянул на ходики, тикающие за спиной буфетчика – без пяти двенадцать, вот-вот появится Дюбуа, то бишь Легран, – и поманил полового. Тот мигом подскочил:

– Чего изволите?

– Отобедать пора. Какая у вас лучшая водка?

– «Кузнецовская очищенная».

– Давай «Кузнецовской» графинчик, естественно, морозный, воды брусничной кувшин; под водочку – грибы разносольные с луком, черемшу соленую, омуля… Есть копченый?

– Как не быть? Вчера коптили.

– Значит, омуля, без шкуры, порезанного. Пельменей две порции. С чем пельмени-то?

– С медвежатиной, кабанятиной, лосятиной…

– Тогда всех по порции, в одну миску. Да, про икру забыл. Значит, осетровой – плошку. С лучком. И поставь два прибора – гостя жду. Пока все. Запомнил?

– Обижаете, уважаемый. Все будет в наилучшем виде.

Половой исчез, через минуту выскочил с помощником, и стол перед Вогулом стал заполняться тарелками, мисками, плошками с остро пахнущей снедью. В центре возник заиндевелый графин с двумя хрустальными стаканчиками, а перед заказчиком и напротив – приборы, все, как полагается: по две тарелки, ложки, вилки, ножи и даже салфетки. «Ишь ты! – изумился Григорий. – Могут же, черти, когда захотят».

Анри опоздал на несколько минут и не извинился, что было на него не похоже, но Вогул не придал этому значения, поскольку как раз к приходу друга завершилась подготовка стола, так что французский боевой товарищ мог по достоинству оценить русское гостеприимство. Однако тот как-то равнодушно оглядел разносолье и пожал Григорию руку.