Возвращение Мюнхгаузена. Воспоминания о будущем

– Про «другой раз» как-нибудь в другой раз, хе. Ну вот, теперь он будет ключи искать до второго пришествия! Во второй раз этот самый Савл Влоб познакомил меня со своим исследованием, посвященным идее прогресса. Весьма странная книга. Уже начиная с самого заглавия читатель натыкается на… ну вот, наконец-то!..

В это время дверь, скрежеща, распахнулась, но я, не желая выпустить заглавие, ухватил старика за рукав. Он попробовал было выдернуться, затем:

– «О преимуществах пустого перед порожним». В подзаголовке: «Книга дефиниций». Пустите руку.

Придя домой – время было позднее, – я разделся и повернул выключатель. Но выключиться из мыслей, потушить сознание мне удалось далеко не сразу: по засыпающему мозгу, осторожно ступая с клетки на клетку, бродил таинственный «персонаж», укравший ключ от книжного шкафа, чтобы, защелкнув за его створами компрометирующее небытие, бродить подобием среди ему подобных; субъекты и предикаты печальных афоризмов сдвигались и раздвигались, меняя свою пару под разухабистое двустрочие частушки. И когда наконец пришел сон, не скажу, чтоб ему удалось помочь мне заспать впечатление этого дня.

На следующий день, отобедав здесь вот в обычное время, я задержался на лишний получас, дожидаясь продавца философской системы. Сейчас я, пожалуй, был склонен если не приобрести, то хотя бы осмотреть это мировоззрение, сбываемое из-под полы, как неприличная открытка. Во всяком случае, эта фантастическая купля-продажа могла послужить предлогом – помочь голодному богачу. Но Савл Влоб не появлялся. Ни в этот день, ни в последующие. Может быть, ему удалось продать свой товар в другом месте: не знаю – я не читаю наших философских органов, да и не уверен, суть ли у нас таковые.

Прошло четыре с лишним месяца. Сначала снег, потом лужи, а там и пыль на зубах. Как-то – дело было под вечер, – идя вдоль Пречистенского, глазами в бронзовую спину Гоголя, я наткнулся на чьи-то ноги. Ноги, вытянувшие носы своих желтых лакированных ботинок поперек желтого песка бульвара, и не подумали посторониться. Я глянул препятствию в лицо и не мог удержаться от вскрика:

– Влоб?

Щегольской черный фетр сдержанно качнулся в ответ. Руки любителя афоризмов остались там, где были: в карманах. Я сел рядом.

– Мне бы хотелось узнать, как отличаете вы категорию пустого от категории порожнего? Если вам не трудно…

Влоб не отвечал.

– Может быть, ваша рукопись окажется разговорчивее?..

Вдруг Влоб, ласково улыбнувшись, тихо и длинно засвистал. Глядя ему в лицо, я видел глаза, которые, обежав по кривой траву и дорожку, вернулись назад и зрачками в носки штиблет.

– Ушла, подлая.

– Вы о рукописи?

– Разумеется, нет.

– Но где же ваша «Книга дефиниций»?

– В мусорной яме.

Я почувствовал потребность сквитаться:

– Насколько мне известно, редакции оплачивают рукопись лишь иногда, мусорные ямы – никогда. Но откуда тогда эти ботинки и прочее? Простите за прямой вопрос. Или вам удалось обменять миросозерцание на шляпу? Вы можете продлить серию грубых ответов. Слушаю.

– О нет, – поднял на меня вдруг глаза Влоб, и легкая улыбка тронула углы его губ, – миросозерцание – ведь это страшнее сифилиса, и люди, надо им отдать справедливость, принимают всяческие предосторожности, чтобы не заразиться. Особенно – миросозерцанием.

– Но все-таки что же вас питает, уважаемый Влоб? Я с радостью констатирую: на месте желтых провалов розовые щеки.

– Мой секрет быть сытым чрезвычайно прост: начинать чтение газет не с первой страницы, а с последней. И желудок ваш и не заикнется.

Да-да, надо искать руководящих идей не в передовицах, а в каком-нибудь объявлении о пропавшей болонке. Вы смеетесь? А между тем это так. Ну вот хотя бы, – собеседник мой прошелестел газетным листом и подставил мне под глаза отчеркнутое графитом: «СБЕЖАЛ мопс, на углу…» – Это не важно – кличка Чарльз, умоляю, за приличное… – ну и так далее. Тут дело, конечно, не в мопсе, не в том, что он сбежал, а в глубоколирическом «умоляю». Я вообще не слишком верю словам, за которые авторам платят, и поэтому, когда мне попалась как-то, еще во дни голода, забытая на скамье газета, я замедлил свое чтение, лишь дойдя до страницы объявлений, за которые, как известно, платят не авторам, а авторы; вот после длинных столбцов из слов, манекенных и серых, как краска, их оттиснувшая, искреннее и платящее за себя «умоляю». Среди отсчета пунктов, знаков, рамок и линеек вдруг вскрик о помощи, настоящий человеческий аффект, чувство, которое обычно прячется внутрь глухих конвертов, а здесь вот, на открытом столбце, для всякого, кто захочет его взять. Помнится, я тогда еще подумал: «А хорошо б, черт возьми, заставить всех этих господ, цедящих ото дня к дню свои „попрошу“ и „потрудитесь“, хоть изредка вспоминать об „умоляю“! Ведь и эмоция нуждается в гимнастике».

Сразу же в моей голове сложился план. Вероятно, я бы его отбросил, не столкнись ор. 81/а со ст. 162. Я говорю об Уголовном кодексе и Es-dur’ной сонате Бетховена. Может быть, вы торопитесь? Потому что об этом или от начала до конца, или не начинать вовсе.