Нет, пусть и в самом деле лучше хранится у них самих их сокровенное Знание. У христиан только один Учитель – тот, кого называли так апостолы, – Иисус Христос, Сын Божий. Путь Учителей к совершенству лежит в стороне от всего христианского опыта человечества. И как бы ни отказывались махатмы от слова «религия», в сущности, их учение – это и есть иная религия, ничего общего не имеющая с христианством.
Иным путем вели его, Василия, долгие годы преосвященный Николай и его сподвижники, и это тоже был нелегкий путь к совершенству. Но попробуй сказать себе, что ты уже достиг многого на этом пути, – и ты не признаешь ничего, кроме собственной гордыни. И чем далее ступаешь по этому пути в трудах каждого дня, тем больше осознаешь, как длинна еще дорога. Длиной в целую жизнь. И чего бы это ни касалось – нравственного ли роста, физического ли развития, приобретения ли знаний о мире, – ты должен понимать: никогда не наступит время отдыха, время, когда можно сказать себе, что сделано достаточно.
Василий медленно поднялся, достал из дорожной сумы книгу и протянул ее Дионисию. Он сейчас не мог, не хотел вступать с отшельником в богословские споры, а просто негромко, но твердо, как бы отвечая Дионисию и себе на все услышанное, стал произносить знакомые с детства слова:
Он осенил себя крестом, снова низко, как при встрече, поклонился тому мудрому и доброму, что есть в Дионисии, подхватил свою одежду и поклажу и потянул на себя разбухшую от сырости дверь хижины.
Уже рассвело и тумана не было. Свежий горный ветер разом выветрил из головы дурман ароматических снадобий.
Никто не удерживал Василия, никто не окликал, никто не вышел проводить его, и, обернувшись на почерневшую от дождей и времени хижину, он усомнился: да есть ли там кто и была ли вся эта бесконечная ночь.
Он вскинул на плечо немного полегчавшие сумки и пошел тропой, о которой говорил ему отшельник. Когда хижина исчезла за поворотом и Василий убедился, что вокруг никого нет, кроме него, реки и гор, он шагнул в сторону от тропы на маленькую лужайку, и ее жесткая сухая трава послужила ему естественным татами. В этот раз он особенно яростно сражался с незримым противником, словно сбрасывая вялое, насыщенное неведомыми ароматами тепло хижины.
Наконец, ощутив привычную бодрость, он продолжил следовать чуть заметной тропе. Громада монастыря вскоре вырисовалась из-за ближнего утеса, и Василий направился к этому скопищу храмов, уже не обольщаясь их кажущейся близостью.
Он шел, вспоминая то отдельные фразы, то целые отрывки своей беседы с отшельником, и в его голове рождались то незаданные вопросы, то убедительные доводы, которые он не сумел привести во время этого разговора…
Одно было ему ясно: эта встреча на горном пути ляжет в его жизни такой же неизгладимой зарубкой, как и встречи с преосвященным Николаем.
Надо ли говорить, что дискуссия моего героя с отшельником Дионисием и затронутые в ней стороны духовной жизни, веры, нравственности не оставили меня и после того, как действие книги продолжило развиваться своим чередом? Я почувствовал, что так же, как и мой герой в такие минуты, нуждаюсь в беседе с духовным пастырем.